Испытание огнем - Август Туманов Страница 15

Теперь мне казалось, что дед всегда видел больше, чем другие, будто заглядывал за край того, что нам всем не видно. Надо только до него добраться, а пока — крути баранку, Стас, и держись, сколько бы теней ни шепталось за спиной.»***

Я ехал по Звонигородскому шоссе, высадив очередного пассажира, когда телефон завибрировал в кармане. Достал, глянул — Катин вызов. Припарковался у обочины, Никак заворочался во сне, а я нажал «ответить».

— Стас, привет, — начала она бодро и я услышал телевизор на фоне. — Ты что сегодня готовить будешь?

— А что, голодная? — спросил, усмехнувшись. — В холодильнике пусто, что ли?

— Пусто, конечно! — возмутилась она. — Открыла, а там только сыр засохший и полбанки майонеза. Ты где еду прячешь?

— Да нигде не прячу, — потёр я лоб. — Если есть хочешь, свари пельменей, там пачка в морозилке должна быть.

— Пельмени? — протянула она с театральным недовольством. — А ты приготовить их не мог? Я же тебе не кухарка какая-то!

— Вот и свари теперь сама. Где вода - знаешь, плиту найдёшь. — буркнул я, глядя на дорогу. — Я тут работаю, а ты дома сериалы гоняешь.

— Ой, Стас, я девушка хрупкая, — сказала она с лёгкой насмешкой. — Меня для возвышенных вещей создали, а не для кастрюль с пельменями.

— Возвышенных? — хмыкнул. — Это каких? Диван греть и телек смотреть?

— Ну, например! — засмеялась она. — Ладно, давай езжай домой, герой, а то я тут с голода пухну.

— Ладно, героиня, — парировал я, улыбнувшись. — Доеду, разберусь. Не помри там с голодухи.

— Не помру, но жду с ужином! — подколола она и отключилась.

Я убрал телефон, завёл мотор и поехал дальше, а голова гудела, но уже от других мыслей — смешных и горьких разом. Катя, конечно, та ещё штучка: только переехала и тут же на шею села, будто так и надо. Её коронное: «я хрупкая», просто уму не постижимо. С другой стороны, вот была Елена. Я её любил, всё делал, старался, деньги домой тащил, ипотеку тянул, думал, всё для нас, всё для дома. А она всё равно свалила. Может, со мной что-то не так? Может, это я слишком мягкий, слишком добрый, а женщины это чуют, как собаки слабину? И всё-таки этот мир странно устроен. Стараешься вроде бы, даёшь людям всё чего просят, а они не ценят этого, крутишься ради них, словно белка в колесе, точнее хомяк, а по итогу никого не впечатляют твои усилия.

Дед Исмагил, помню, говорил: «Стас, будь твёрдым, как дерево». А из меня, похоже, дерево получилось слишком гибкое, вот и гнут меня кто и как хочет. Может, пора пожёстче стать с женщинами — не грубить, но держать рамки, чтобы не расслаблялись? С Еленой не срослось, с Катей пока непонятки, но я же не железный, чтобы вечно подстраиваться.

Никак приоткрыл глаз, посмотрел на меня, словно прочитал мои мысли, а я лишь усмехнулся про себя — хоть ты, лохматый, пока не подводишь. Пора потихоньку двигаться в сторону дома. Пельмени варить, ну, или начинать характер показывать.***

Часа через полтора я подкатил к стоянке у дома, заглушил «Калину» и вылез из машины, захлопнув дверь. Никак выскочил следом, встал рядом, а я задрал голову, глядя в вечернее небо — тёмное, с редкими звёздами, будто кто-то их там раскидал небрежно.

Думал о вечном — как всё в жизни идёт кувырком: планы строишь, а судьба смеётся, подбрасывает то метку, то сектантов каких-то. Весенний прохладный ветер дунул в лицо, и я вздохнул — сколько ни живи, а конца этим загадкам не видно, как звёздам в далёкой черноте.

Вдруг услышал шаги — чёткие, тяжёлые, прямо за спиной. Обернулся — двое в тёмной одежде, капюшоны низко натянуты, идут ко мне молча, как тени. Сердце чуть ёкнуло, я шагнул назад.

— Эй, мужики, вам чего надо? — бросил я слегка дрогнувшим голосом.

Они ни слова — просто надвигаются, шаг за шагом, прямо на меня. Никак зло и низко зарычал. Один из них вдруг взмахнул ногой, целясь в пса — грязный ботинок мелькнул в воздухе. Никак ловко увернулся, отпрыгнул в сторону, а я вскипел, кровь в голове зашумела.

— Ты что творишь, урод? — рявкнул я, толкая этого гада в грудь обеими руками.

Он отшатнулся, хрипло выдохнув, — а второй уже пошёл на меня, кулаки сжаты, глаза из-под капюшона зло блестят. Я не успел моргнуть — первый попёр снова, и я от души вмазал ему носком ботинка по голени. Судя по хрустящему звуку - вышло хорошо. Он взвыл — «а-а-ай, мать твою!» — и согнулся, лицо перекосило от боли, схватился за ногу. Второй замахнулся, кулак летел прямо в челюсть, но я чуть уклонившись, блокировал предплечьем и врезал ему в грудь правой — глухой удар, как по мешку с песком. Попал как раз на выдохе. Он захрипел — «х-ха-а!» — и сложился пополам, хватая ртом воздух, будто рыба на суше.

Я рванулся к первому – тот уже разгибался, несмотря на повреждённую ногу. Его капюшон слетел, и мне открылось лицо, покрытое шрамами в виде спиралей, будто кто-то выжигал узоры раскалённой проволокой.

— Ты нужен живым, — прошипел он и его голос трещал, как горящее дерево.

Он резко распрямился и его пальцы вцепились мне в горло – кожа тут же вспыхнула болью, как от прикосновения утюга. Я заорал, ударил его локтем в висок – раздался глухой стук, он пошатнулся и выпустил меня.

Второй подходил сзади. В руке у него что-то блеснуло – нож? Нет, больше похоже обломок стекла, чёрный от копоти.

— Не дёргайся, — проворчал он. — Огонь не любит нетерпеливых.

Я дёрнулся в сторону, но первый схватил меня за руку. Его ладонь была горячей, почувствовал это через рукав куртки.

— Сука! – я прокрутил руку и вырвался из его цепкого захвата.

И тут увидел: на шее, под кожей у него что-то двигалось – тени, как дым, ползли по венам.