Река Великая - Максим Николаевич Николаев Страница 14

Андрей Евстафьев. Докурив, он затушил окурок о траву и мусолил его в пальцах: стеснялся мусорить у церкви при честном народе. Только когда в калитке показалась Надежда Прилуцкая, и все взоры обратились к ней, Андрей щелчком отправил окурок за могильный холмик со старинным крестом.

— Ну что?

— Спит?

— Пьяный?

— Минут десять трясла, пока глаза разлепил, — начала рассказывать Прилуцкая. — Бормочет: «Что стряслось?» «Просыпайтесь, — говорю ему, — батюшка. Пасха! Христос, Господь наш, из мертвых восстал!» «Ну и слава Богу, — отвечает, — а я еще полежу», — и на другой бок повернулся. Ерофеевна ко мне вышла, сказала, что на всенощную он не выходил. Ни разу такого, мол, за десять лет не было. Случалось, что и день, и два пьет, а с Андрюхой, так и подольше, а тут уж неделя к концу пошла. Третьего дня самогон давать ему перестала, а тому уже и не надо. Только водички попросит, да глядь: опять такой же, будто как Иисус воду в вино претворяет.

— Очень уж он эту историю любит!

— Это да.

— Бог с ним, с пьяницей! Никитка как?

— Жар спал, Ерофеевна говорит. Спит.

— Ну слава Богу. Самое главное.

Во главе с котом прихожане, кто с лукошками, кто с сумками, кто только с праздничными куличами в руках, потянулись к церковной калитке.

— Ну Власий-то — еще не пьяница, если с Фалалеем сравнивать, — на ходу заметила одна из старушек.

Вторая подхватила:

— Козакова, царство небесное, мне жаловалась, что на исповеди ни скажешь, тот потом пьяный по всей деревне разнесет, еще обсудит. Я-то уж и не ходила к Фалалею.

— А как Лариным сарай спалил…

— Да бросьте вы про покойника. Не дай Бог такого никому, — перебила их пожилая супруга Максим Пахомыча. Не сбавляя шага, она перекрестилась и с осуждающим видом почему-то обернулась на Андрея Евстафьева.

— Да что я-то?!

— А кто, Андрюш? Ладно бы просто замерз, как Сергей, царство небесное, а то еще сколько ногами вы пинали его, горемычного!

— Это Генка вон.

— Что Генка? — тут же откликнулся сзади его деверь.

— Да ты всё: коряга, коряга!

Когда случилась трагедия, Андрей еще женат не был, только недавно вернулся из армии. Отец Фалалей исчез перед Новым годом, но никто в деревне этому не удивился: на Рождественский пост их прежний священник, как и Власий нынче, обычно уезжал в свой Дионисийский монастырь. В те дни шел снег. Матерясь вслух и про себя, все деревенские рыбаки, включая Андрея с Геннадием, несколько дней подряд спотыкались о погребенный в сугробе предмет на пути к причалу, пока в сочельник кто-то не догадался разгрести снег.

После смерти Фалалея на дверях храма повесили замок. Боялись, что приход закроют. Но летом из той же Дионисийской обители приехал тогда еще молодой отец Власий, и духовная жизнь в Малых Удах вернулась в прежнее русло.

* * *

Матвей выпутал из мелкой ячеи двух плотвичек: каждая — чуть побольше блесны. Из осторожно сжатых детских кулачков торчали наружу рыбьи головы.

— Куда такая мелочь? — проворчал Геннадий, его отец.

— Нашему Окушку еслѝ..

— Не ест он плотву.

Матвей затормозил на полпути к пустому ведру и пошагал обратно в реке.

— Може, навозу взять на приваду? — предложил он.

— Брали уже.

— Коровий брали, а куриный — нет.

Выбросив рыбешек в воду, Матвей забыл обтереть руки от слизи, сразу сунул их в карманы разгрузки, и в такой позе глядит на реку в своей детской задумчивости. Вода в Великой волнуется по-весеннему.

Сзади слышатся шаги, а потом и голос Бориса Прилуцкого:

— Как уловы, командир?

— По-разному, — со значением отвечает Матвей, не вынимая рук из карманов.

Ставить сеть под водой через лунки, как это делают соседи-староверы, Геннадий не умел. В марте он достал из сарая старинную отцовскую сеть, загодя подлатал и стал ждать ледохода. Три дня они вдвоем с сыном ходили к берегу глядеть на плывущие льдины, а на четвертый взяли сеть и пошли к своей заводке.

В первый раз Речной Дед проявил милость: достали подлещика, пять окуней, столько же ершей и почти килограмм плотвы. На следующее утро подлещика уже не было, а потом и окуни с ершами перестали попадаться. Не то, что себе на уху, а кота нечем угостить.

Прилуцкий подошел ближе к Геннадию и спросил:

— Чем прикармливаешь?

— Червями. Тошнотиком. Черствым хлебом, ясно дело.

— А привада какая? Подсолнечное масло пробовал?

— Целую бутылку влил, — рыбак понизил голос: масло было взято им из кухонных запасов без спросу у матери и супруги, так же как и флакончик духов, которые Мария второй день искала и не могла найти.

— Парфюм? — угадал его мысли майор.

Геннадий молча кивнул и скосил глаза на Матвея.

— Вчера даже керосину плеснул, в сарае отцовский остался. Он только им и приваживал. Може, выветрился, конечно.

— Керосин — это не дело. Всю экологию загубишь, — сумничал Прилуцкий.

— Я же капельку. Рыба — она что попахучей любит.

— Мне один поп знакомый говорил, что ладан использует. Привады, мол, лучше нет. Главное, истереть помельче.

— Да где я его возьму? Покупать, что ли, специально?

— У Власия попроси. Скажи, что для лампадки.

— Для какой лампадки? — не понял Геннадий.

— Ну, мол, купили лампадку, чтобы молитвы дома читать. Это нынче модно.

— С запою он вышел, не видал?

— Ну, одной ногой, — майор неприятно ухмыльнулся.

Геннадий поглядел на сына. С выступа на берегу ребенок наклонился над водой и что-то высматривал в черной паводковой мути. Из кармана детской разгрузки торчала шапка, которую Матвей стянул с головы еще по пути на рыбалку, как только изба, откуда их могла видеть мать, осталась за поворотом. Ветер ерошил рыжие волосы.

— А что за сеть взяться решил?

— Да так.

— Чего?

— Вон, думаю, староверы в Ящерах по сколько тягают. Вдруг повезет, так Андрюха на продажу в город свезет. Всё не лишнее.

— Деньги, никак, на что понадобились?

— Дашку в университет собираем.

— В университет? Нелегко это. — Майор потянулся к фляжке на поясе. Когда он сделал глоток, лицо у него почему-то вдруг стало такое, как будто вместо четырехзвездочного коньяка ему кто-то влил тайком во флягу местного самогону.

— Ну ты своих двоих как-то выучил. Оценки хорошие у нее, по математике…

— Всё спросить забываю, — перебил Прилуцкий. — Вы с Машкой теленка почем сдали?

— Тише ты, — Геннадий прижал палец к губам.

— А что, не сказали ему?

— Сказали, что в стадо продали. День ревел. До сих пор спрашивает, когда навестить поедем.

— Это не дело: мужика растишь. Я своим двоим с детства говорил…

Сбоку раздался шлепок тела о воду. Отец обернулся и бросился к