Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова Страница 9

Обережник спокойно убрал в корзину миски и горшки, бросил туда же холстину и заметил:

– Насколько я понимаю, таких, как ты, много. Вы же не хотите умирать, верно? А я не хочу, чтоб гибли люди. Значит, нам надо учиться жить бок о бок. Мне бы поговорить с кем-нибудь из ваших вожаков. Они ведь тоже не любят Серого. И нам, и вам он как кость в горле.

Славен задумался. В словах главы Цитадели была истина. Стая Серого действительно приносила лесу и его обитателям слишком много хлопот. Ежели б не оборотни, то Славен и дальше жил на своей заимке, никем не раскрытый, а люди по-прежнему ничего не знали о Лебяжьих Переходах. Вот только помощь обережникам может выйти боком: вдруг, убив Серого, они примутся за остальных? С другой стороны, не поможешь, так Цитадель рано или поздно сама справится, и уж тогда кровью умоются все. Обережникам гибнуть не привыкать, по ним и не заплачет никто. А у Звана в стае ребятишки, бабы, старики… И всех под нож?

Славен молчал долго.

– Серого тебе Зван сам отдаст, – сказал он наконец. – Эта скотина безумная всем уж опротивела. Но я не поведу тебя к Лебяжьим Переходам. Я недостаточно тебе верю.

Клесх спокойно кивнул.

– Я тебе тоже недостаточно верю. Но я хочу с вами договориться. А это вряд ли получится, коли мы будем сидеть по норам и осторожничать. Серый в силу с каждым днём входит. И опасен он нам одинаково.

Славен выслушал, но потом всё одно помотал головой и упрямо повторил:

– Не поведу тебя к нашим осенённым.

Клесх досадливо хлопнул себя по колену.

– Да нешто я такой страшный? Меня к ним не поведёшь, они в Цитадель тоже вряд ли припожалуют. И чего? Мне к вам сватов засылать, что ли? Значит, так: я тебя отпускаю, иди на все четыре стороны. Без жены. Могу даже сопутчиком снабдить. Всё одно в каземате томится и слёзы льёт целыми днями. Прикажу – вас выведут. И ступайте себе. Всё, что мне от вас надо, – узнать, как Серого обложить, сколько волков у него, насколько они сильны. И чем быстрее, тем лучше.

Славен изумлённо хлопнул глазами, не веря, что его и впрямь готовы отпустить. Лишь потом дошло: без Ясны. Она тут останется. Клесх не дурак.

– Я вернусь и всё расскажу, – ответил Славен. – Всё, что узнаю. Обещай ничего не говорить моей жене.

Обережник пожал плечами.

– Мне от её слёз никакой пользы.

Славен задумчиво потёр подбородок и осторожно спросил:

– А кого ты мне в сопутчики дать вознамерился?

Глава Цитадели на мгновение задумался и ответил:

– Никого. Он мне тут пригодится. Иначе как я узнаю, что ты дошёл, куда отправляли? Но я вас познакомлю.

Глава 4

Уже несколько дней Клёна почти не выходила из своего покойчика. Цитадель её пугала. Да ещё постоянно снились кошмары. Первые ночи девушка провела в комнате отчима. Засыпала на соседней лавке, прижимая к лицу старую шаль, которая ещё пахла мамой.

Слёзы катились, катились, катились. Биение сердца глухими ударами отдавалось в затылке, темени, висках. Голова сразу же начинала болеть. Главное – не всхлипывать, не то Клесх проснётся. Спит он крепко, но рыдания его будят. А отчим без того не высыпается и лицом чёрен. Почти не ест. Седины в волосах добавилось. Складка между бровями залегла глубже.

Клёне было жалко его, молчаливого и окаменевшего. В нём будто жизнь остановилась и замерла. Как и в ней.

– Ты что такая бледная? – спросил Клесх как-то вечером.

– Голова болит, – виновато ответила девушка.

– А чего ж молчишь? Идём.

Он повёл её в соседнее крыло. Там пахло травами и воском. В одном из покоев, где с потолка свисали пучки сушенины, а на полках стояли ряды горшков и корча́жек[2], мужчина с изуродованным лицом готовил на маленькой печурке духмяное варево. Варево весело булькало, источая запах девятильника и мёда.

Клесх подтолкнул падчерицу.

– Ихтор, погляди, чего с ней. Белая вся. Говорит, голова болит.

Клёна сробела и, отводя взгляд, чтоб не смотреть на развороченную пустую глазницу целителя, опустилась на краешек скамьи. Из-под стола выглянула рыжая кошка, зевнула во всю пасть, неспешно направилась к гостье, запрыгнула на колени и боднула ладонь: гладь, мол. Девушка провела пальцами вдоль рыжей спины. Прикрыв янтарные глаза, кошка довольно заурчала. Хорошо ей: ни тревог, ни забот.

Тем временем на затылок Клёне легли тяжёлые руки. Под кожей будто рассыпались горячие искорки. Девушка хихикнула. Щекотно! Но головная боль отступила.

– Она очень сильно ударилась, Клесх. – Послышался сверху голос лекаря. – Кость треснула вот тут. Теперь уже ничего, не страшно. Видать, Орд поработал, но дара излечить её совсем у него не хватило. Ежели б раньше она ко мне попала… В ушах шумит у тебя? – спросил он у Клёны.

Та кивнула и сказала виновато:

– И ухо одно слышать хуже стало. Правое.

Ихтор покачал головой.

– Эк тебя. Могу только…

Неожиданно он так крепко обхватил голову Клёны, что девушка испуганно пискнула. Горячие ладони стиснули затылок и лоб, обжигающие токи хлынули в кровь. Перед глазами всё смерклось. Показалось, будто кости под кожей шевельнулись, даже челюсть повело. Тут же накатила дурнота, а потом наступило облегчение.

– Лучше? – спросил целитель. – Голова не кружится?

– Нет…

Клёне и впрямь стало лучше: в ухе больше не шумело, боль почти исчезла.

– Завтра ещё придёшь. Хоть немного полегче будет.

Клесх, который всё это время стоял, привалившись к косяку, мрачно спросил:

– Это что ж, навсегда теперь?

– Головные боли притупятся, но совсем не пройдут, – ответил целитель. – Поздно спохватились. Может, Майрико и смогла бы излечить. А мне не по силам. Да ты не горюй, красавица. – Обережник потрепал Клёну по макушке. – У нас в этом году хорошего мальчишку из Любян привезли. Подучится, глядишь, и не такое сможет исцелить. А пока ко мне приходи. Дорогу запомнила?

Она кивнула, по-прежнему глядя в пол. Смотреть на лекаря ей всё ещё было страшно. И стыдно этого страха.

– Ну, ступай.

Девушка вернулась в Клесхов покойчик. Там можно было хоть на время спрятаться от всех. Клёна понимала: надо заняться каким-нибудь делом, нельзя вечно сидеть в четырёх стенах и скорбеть. Но переневолить себя не получалось. Хотелось просто кутаться в старую шаль, вдыхать медленно-медленно истончающийся родной мамин запах и ни о чём не думать.