Легенды города 2000 - Оксана Усова Страница 6

В палате всегда пахло странным стерильным воздухом, какой обычно бывает в крупных аэропортах со сложными системами кондиционирования, и порой санитарам приходилось придерживать меня под локти, когда в мои легкие попадал неотфильтрованный воздух внешнего мира.

Больше всего я любил баннер наружной рекламы, который обновляли каждый понедельник. Мне было все равно, что именно пытались продать людям с его помощью – кастрюли со скидкой тридцать процентов, новые «Лексусы», эпиляцию интимных мест или лечение в Корее, но каждый я выучивал наизусть и мог легко сказать, какая реклама появилась в сорок пятый понедельник моего пребывания в больнице – натяжных потолков или мясных консервов для собак. Благодаря этому баннеру я знал, что наступила новая неделя, я знал, что жизнь движется – ведь людям пока есть что продавать и что покупать.

По субботам мне приносили газеты за неделю и принимали заказы на книги, прессу, еду и разные вещи на следующую неделю. Проверяя свои возможности, на пятой неделе здесь я заказал книгу по квантовой физике на вьетнамском языке, бутерброд с черной икрой, клей и зажигалку. Книгу и бутерброд мне принесли спустя несколько часов, а вот просьба об остальном осталась невыполненной. Я не забывал: я привилегированный, но пленник.

В открытую медикаменты мне почти не давали, но я знал – они все подмешаны в еду. На десятой неделе я пробовал голодать и ощутил, что у меня, наоборот, прибавилось сил, а разум стал соображать четче и быстрее. Тогда санитары избили меня в первый раз – избили, а затем ложка за ложкой затолкали в рот сладкую комковатую овсяную кашу, которая отдавала железистым привкусом крови из разбитых губ.

Мои сны были до болезненного реальными. Иногда я приходил в себя с мечом в руке на огромном поле брани. Но вокруг не кипела война, война уже была окончена: в небе уже заливались вороны, а самые смелые из них кружили, спускаясь все ниже и ниже. Я брел вниз по пригорку, поросшему жухлой осенней травой, и видел у его подножия огромное поле. Я видел поваленную лошадь, у которой прямо из глаза торчала стрела. На губах лошади еще не обсохла желтая пена, а под ее ногами слабо трепыхалась и негромко выла придавленная собака.

Вокруг древка стрелы роились мухи, и я, сдерживая тошноту, двигался дальше.

Начинали попадаться мертвые тела людей, одетых в кольчуги и шлемы. И не только людей: поваленные знамена до последнего защищали очень рослые воины, которые могли быть орками, эльфами, гоблинами или кем-то в этом духе. Из-под промятых шлемов виднелись буро-синего цвета раздвоенные подбородки, а рукавов на кольчугах было сразу три или четыре. В каждой лишней руке павшие сжимали по сабле или цепу, и оружие в основном было сплошь окровавленным, с налипшими волосами и кусочками чего-то серого.

Сухой щелчок – и происходила смена картинки. В легкие врывался морской ветер, и я находил себя на огромном деревянном корабле, наподобие тех, что показывают в фильмах о пиратах или засовывают в виде многократно уменьшенных моделей в стеклянные сувенирные бутылки. Ревели волны, стонали шпангоуты, где-то за спиной суровый мужской голос командовал лево руля. Я приходил в себя связанным, и кто-то, чьего лица я не видел, толкал меня в спину к длинной доске, одним концом уходившей в море.

Эти сны мучили меня ночи напролет. Ничто не помогало отключить их, и какой-то друг посоветовал одни таблетки, потом в ночном клубе продали порошок – и пошло-поехало. Наркотики и рецептурные медикаменты помогали мне вырвать свою ночь отдыха без сновидений, но покоя не приносили. Тогда я еще не знал, что никакой наркотик не сможет излечить меня от магических снов, и просто потихоньку пускал свою жизнь под откос.

С Агатой мы познакомились в клубе. Это была одна из безумных вечеринок, для которых я снимал какое-нибудь заведение на пару дней подряд, чтобы можно было не уезжать домой и не собирать всех заново. Алкоголь, легкие наркотики и витиеватые биты техно ударяли по мозгам, выбивая все мысли и сонливость напрочь, и я знал, что сон после будет спокойнее и крепче. И практически без видений.

Играла какая-то песня, мало похожая на музыкальную заумь, которая понравилась бы тем, кто вечно недоволен Лободой в клубах, но такая, под которую танцевали абсолютно все.

Она стояла с подругами – как позже я узнал, Агата играла в женской команде по американскому футболу и стала героиней матча между владивостокским университетом и хабаровским, выполнив триумфальный тачдаун на последних секундах. В клуб они пришли праздновать победу.

Все было, как в фильмах, когда на дискотеке девушка на мгновение вскидывает голову, звонко смеясь, и на ее лицо падает луч неонового прожектора. Парень видит ее, и земля уходит у него из-под ног. Все звуки исчезают, дыхание останавливается, сердце замирает в какой-то самой высшей точке из возможных и с гулким грохотом, как молот на наковальню, падает и не достигает дна.

Я просто подошел к ней и увлек танцевать. Одна песня сменилась другой, мы отошли поговорить за бар, позабыв о своих компаниях, и я понял, что влюблен. Просто и бесповоротно.

Она была первым человеком, который увидел во мне меня. За мишурой вечеринок, звоном бутылок и шорохом купюр. До нее я был готов отдать любые деньги, чтобы не видеть сны о магии, с ней же я перестал бояться ночи. И начал меняться. Сначала на задний план ушли вечеринки, потом я согласился на центр реабилитации, затем сдал экзамены и поступил на журналистику. И Агата все это время была рядом со мной, что бы ни случилось.

Шли месяцы, и однажды, на следующий день после того, как мы закрыли зимнюю сессию, я пригласил Агату домой, чтобы познакомить с отцом.

По всему дому зажгли свечи в канделябрах, а столовое серебро начистили до блеска – как и многие олигархи девяностых, отец любил старинные иконы и имел дворянские замашки. Агата явно чувствовала себя неуютно, но старалась этого не показывать. Она вежливо поддерживала диалог с моим отцом о политике и экономике, пробовала блюда, которые прислуга выносила к столу, сделала комплимент платью и украшениям моей очередной мачехи – девчонки чуть старше нас самих, которая сияла золотыми кольцами и браслетами, как новогодняя елка, но не отводила пустых глаз