Кодекс Охотника. Книга XXXVII - Юрий Винокуров Страница 42

Ступени вывели её туда, где заканчивалась дорога и начинался Рубеж — невидимая линия. Многомерная Вселенная огородила Запретный мир от остальных своих владений. Усадьба Сандра не казалась крепостью, но она ею была. Камни здесь помнили клятвы, они были буквально живыми. Даже деревья казались живыми, трепетно прислушиваясь к ночной тишине. А внутри усадьбы спал странный мохнатый зверек — страж, которому не платят.

Струны реальности дрогнули сами по себе — не звук, а знак. В глубине дома ответил тихий отклик — будто где-то на столе перевернулась на другую страницу чёрная книга. Точнее, его проекция, ведь сам гримуар сейчас был у Морганы.

Тот, через который Моргана контролирует нити судьбы всех существ, которые ей интересны. Сейчас черный гримуар был без привязки, пока что… до первой нужной фразы. Всё зависит от поступка Охотника. Отдаст он свой долг — останется свободным, нет — что ж… Значит, его судьба также станет собственностью Черного гримуара.

Каринтия сделала последний шаг — и сам мир ударил по ней! Сразу всеми слоями. Многомерная Вселенная, раздражённая недавними «корректировками», перехватила чужую тропу, скрутила её и попыталась вышвырнуть незваного человека прочь. Директива была проста: не впускать.

— Поздно, — сказал другой голос, не материнский.

Бездна не пришла — вспомнилась. Достаточно одного намёка, чтобы Вселенная передумала злиться. В следующие двести лет здесь уже не поставить полноценный замок. И этой ночи хватит, чтобы один человек дошёл до двери.

Ошейник почувствовал, что теряет связь со своим господином, будучи отрезанным в Запретном мире, и вступил в последнюю битву. Шипы раскрылись, как ртуть, и впились в горло. Не плоть они рвали — саму душу. Попытайся назвать себя — и получишь боль. Попытайся вспомнить мать — и провалишься в черноту. Попытайся позвать — и голос станет чужим.

Каринтия упёрлась ладонями в воздух — там, где Рубеж прятал себя — и сказала не заклинание. Имя.

— Каринтия.

Шипы ухмыльнулись болью. Но имя прозвучало. Мир, как ни странно, любит тех, кто помнит, как их зовут.

Рубеж заговорил первым. Не голосом, правилом: «Кто идёт — с чем? С чужой волей? С проклятием? С долгом?»

Ответила не она. Ответил долг. Старый, сказанный давно, в тех местах, где охотничьи чаши пахнут травами Морганы, а смех Бездны похож на хрустальные колокольчики. «Пропусти»…

Рубеж посоветовался с домом, дом — с книгой, книга — с тем, кто в ней живёт (и кто пока молчит, как полагается хранителю). И распахнулся, как дверь, которой не существует.

Каринтия почти упала внутрь — но удержалась. Ведьмы не падают на пороге, если могут стоять. Это старое правило сильнее некоторых богов.

Дорога за её спиной захлопнулась. Нить Морганы истаяла, оставив на запястье Каринтии тонкий узор — метку права. Не печать рабства. Печать прохода. Отличают их не сразу.

Мир Сандра почувствовал чужую кость и ответил древним инстинктом — отторжением. По траве покатился сухой холодок. Из-под земли, под яблоней, шевельнулся кто-то, кому давно велели спать, сверкнули красные глаза в ночи, и внутри головы Каринтия почувствовала чужое присутствие. Казалось, сам дом напрягся и выдвинул незримые стены, как доспех. Дом не любил чужаков, но защищал своих. Дом принадлежал человеку, который умеет резать правила.

Ошейник вспыхнул светом мёртвого костра и попытался связаться с тем, кто его ковал. В ответ на границах этого Мира дернулась пустая нитка — Моргана заранее отсекла любой отклик.

— Не зови, — сказала она, не здесь, не вслух. — Каждое твоё «спаси» — моё «вернись». Ты не хочешь этого.

Где-то далеко, на другом конце Многомерной Вселенной, что-то завыло. Возможно — генерал, собранный из пепла, умер ещё один раз. А возможно — сам Костяной Скульптор понял, что один из самых желанных его трофеев ускользает из его рук.

Каринтия вздохнула. Воздух в этом мире был другой — густой, в нём чувствовались железо, полынь и человеческие судьбы. Хороший воздух. Тяжёлый. Живой.

Она подняла руку, коснулась ошейника, но не стала тянуть. Ведьмы не дёргают узлы, которые завязаны высшим. Они переписывают смысл вокруг узла, пока тот сам не забудет, зачем затянут. Это долго. Это больно. Это требует свидетеля.

Свидетель уже шёл.

В доме что-то скрипнуло — не половицы. Согнулась логика расстояний, иногда называемая Тенью, когда Охотник решает, что ему пора быть у порога. Шаг — и он там, где надо. Ещё шаг — и там, где должен.

Каринтия посмотрела на него, не мигая. В глазах у неё стояла такая усталость, что хотелось провалиться в сон на целый год. В горле — кость. На коже — маленькие тени от шипов. На запястье — тонкий фиолетовый след.

— Я пришла, — сказала она просто.

И добавила, как учат в Ковене, когда ступаешь в дом того, кому должна жизнь:

— С правом. И с долгом.

Сандр ничего не ответил. Не потому, что не узнал — наоборот. Он уже всё понял. Колокол внутри головы звякнул: вот она, «очень важный человек», что Моргана произнесла с нескрываемой нежностью в голосе в голосе. Вспомнилась ладонь, что держала чёрную книгу — и пустая страница в ней вздёрнулась словом, которое пока ещё не было написано.

Ошейник почувствовал опасность и рванулся вглубь — туда, где у ведьм хранится имя. Каринтия качнулась. Сандр шагнул ближе — не касаясь, чтобы не сорвать чужую магию, — и дом, как живое существо, накопитель энергии и её оптимизатор, послушно сдвинул правила: боль стала тише. Настолько, чтобы можно было говорить.

— Внутрь, — сказал он. — Здесь тебя никто не тронет.

Это не было бахвальством. Это было право Охотников — обещание, которое мир слышит как закон.

Она переступила порог — и мгновение на границе вытянулось, как тень вечером. Дом проверил её в последний раз: не ведет ли она за собой армии, не прикреплён ли к её шагу Костяной Легион, не спрятана ли в спутанных волосах командная метка Скульптора. Ничего из этого не было. Была только кость, брошенная на душу подростка чужой рукой.

Охотник пригласил, дом пропустил. Дверь закрылась — в тот же миг, как закрываются глаза, когда кто-то гасит свет.

Вокруг повисла тишина.

Где-то во Вселенной тихо, почти неслышно, зашелестели страницы чёрной книги. Гримуар раскрылся на чистом листе, и серый сухой росчерк прожёг первую линию. Не руна — вопрос. Кому положено снять