И в темноте увидеть свет - Сергей Александрович Самохин Страница 4

– 

Что теперь? – Джонни более-менее хорошо переносил жару, потому шагал легко, пытаясь “разогнать” меня.

– 

Да вроде всё на сегодня, из дел. Все дела сделал. – я сказал и задумался. В голове вертелось что-то, но я совершенно не мог вспомнить, что именно. Что-то было…

– 

Домой? Ты завтра дежуришь?

– 

Да, завтра дежурю. А сейчас можно было бы наверное пойти искупаться. – совершенно неожиданно для самого себя предложил я.

– 

Я в общем и целом любил воду, но мне было все время как-то не с руки идти к морю и там купаться, хотя идти от нашего квартала было всего минут пятнадцать. Как-то привык я уже греть воду, и мыться так – холодная вода в ванной комнате циркулировала. А в моей уже почти бывшей квартире была даже ванна, не просто душ. Аня в свое время выбирала… После ее смерти я был уверен, что не смогу жить в этой квартире, которую выбрала и начала обустраивать моя жена, но оказалось, что наоборот, я не мог себе представить, что окончательно съеду отсюда. Невыносимая грусть сменилась грустью тихой, терпимой. Время, как я уже и говорил, лечит.

– 

Неожиданно слышать такое от тебя! Пошли, конечно! – Джонни воодушевился. – Только мне надо домой зайти, за плавками и полотенцем.

– 

Ну так по пути же, пошли, конечно. Когда ты уже переедешь, чтоб не бегать туда-сюда?

– 

Не знаю, ещё есть время.

– 

Ну да, ну да – ещё целых три дня. А потом будешь бегать весь в мыле.

До моего дома шли небыстро, но как-то все же добрались, не растаяв от неумолимого солнца. У подъезда распрощались, договорившись встретиться внизу через десять минут. Автоматом проверил почтовый ящик – служба курьеров начала набирать свои обороты примерно месяц назад, и сразу начала нагружаться рекламой: малый бизнес почувствовал открывшиеся в нашей реальности неограниченные возможности нового уклада жизни, власть его поддержала, и в городе начали плодиться мастерские, парикмахерские, клубы по интересам и даже массажные салоны, которые особо впрочем даже и не маскировали свою истинную деятельность. Власть брала со всех бизнесменов свою “долю” в размере двадцати процентов от прибыли, и не трогала их, если люди не жаловались. Пока все шло замечательно, вроде все были довольны, но население Центра в несколько тысяч человек явно было недостаточным для здоровой конкуренции, потому я с вялым интересом пытался угадать, что же будет дальше.

В ящике оказался ожидаемый рекламный листок очередного салона красоты (ага, куда мне уж красивее-то!), и неожиданный небольшой конверт безо всякой подписи, только с моим адресом и фамилией, написанными от руки. Конверт меня неприятно заинтересовал – не люблю я таких сюрпризов. Повертел его в руках, пока поднимался к себе на третий этаж. Дома сразу разулся, с удовольствием босиком прошлепал в гостинную, которая находилась на “теневой” стороне дома: местные считали это недостатком, я же, любящий прохладу, считал несомненным достоинством. В гостинной плюхнулся на небольшой диванчик неопределяемого оттенка серого, и вскрыл конверт. В нем был всего один листок, сложенный вчетверо, нехарактерно ни для дружеского письма, ни для деловой повестки. На листе шариковой ручкой на скверном английском было написано: “Хочу поговорить насчет смерти вашей жены. Тема очень актуальная сейчас. Я знаю, что было в том автобусе. В городе говорить плохая идея, буду ждать вас завтра, 4 июля, в десять утра на заправке в двух км в сторону Генуи – вы знаете это место. Луиджи.”

Луиджи. Вот он у меня и крутился в голове! Это тот самый боец из сопровождения, уже правда бывший боец, которого я тогда по сути спас около автобуса, в котором погибла Аня. Его ранения ноги оказались не смертельными, но сделали его инвалидом на всю жизнь – ходил он еле-еле, по моему до сих пор с палочкой. Я про него и думать забыл, но через какое-то время после того случая он сам нашел меня, как только выписался из больницы. Я рассеянно выслушал его благодарности – он считал, что без меня его бы убили, и наверное так оно и было бы, но мне было тогда всё равно. Он ещё о чем-то хотел поговорить, но я его не слушал, о чем честно ему и сказал. Тогда мы так и расстались, а вот примерно неделю назад…

2.

примерно неделю назад

Дежурство – самое отвратительное, что может быть. Дежурить – это значит опять быть наедине против своих мыслей. Не со своими мыслями, а именно против. Иногда заходили наши ребята, вон Штефан сидел, писал отчет о его последнем конвое, который прошел – редкое исключение – без приключений. Мария забежала, поздоровалась, и убежала наверх, к себе. Её конвой уйдет послезавтра, далеко, во Францию. Её вот взяли, а меня нет, несмотря на то, что я лично просил Энрике меня туда поставить. Он ведь специально отказал, боится, что я сломаюсь, только он не понимает, что я уже сломан. Меня обещали поставить в конвой только либо на следующей неделе, либо вообще через неделю, когда пойдет колонна на Сиену. Две недели против собственных мыслей – что может быть хуже этого?

Вошедшего курьера я встретил тем не менее улыбкой. Курьер – это всегда хоть что-то, что заставит мысли отступить. И хорошо бы, чтобы было что-то дельное. Тогда вообще может быть, что день будет спасен.

Курьер принес официальный конверт, я знал уже этот тип конвертов, это из Портофино, скорее всего какие-то инструкции от армии или от нашей власти. А может и жалобы, хотя вроде не за что. Армия постоянно жаловалась на то что мы сжигаем много бензина, тратим много боеприпасов, и вообще дышим воздухом. На эти жалобы никто внимания не обращал, но отвечать на них надо было, и понемногу эта обязанность перешла ко мне – мне было не лень писать длинные красивые объяснительные на английском языке (который незаметно вытеснил итальянский и немецкий, и стал официальным языком нашего интернационального Центра).

Надо заметить, что армия и ученые сформировали в нашем Центре “город в городе” – само местечко Портофино было отдано им. Туда было не попасть без специального пропуска, охрана того