Монтао. Легенда о монахе - Даниил Галкин Страница 29

Красно-чёрный меч лежал сбоку, а на нём покоилась огромная лапа толстяка. Оружие исчезло со своего места и оказалось в руках монаха настолько быстро, что его бывший хозяин даже не пошевелился во сне.

Тадао уже собирался покинуть пропитанное алкоголем пристанище, как заметил на полке знакомую флейту. Идзумаси и не говорил, что флейту забрал этот упырь, хотя, стыдно признаться, но монах даже не поинтересовался, где она. По случаю, флейта также исчезла из покоев толстяка.

Мозг на ходу напряжённо пытался придумать, чтобы можно было провернуть ещё. Самое худшее, что как такового плана не было. Тадао полагался на интуицию. И сейчас она подсказывала, что пора ретироваться в лес и залечь там до утра.

Идзумаси проснулся весь в поту. К ударам по решётке невозможно привыкнуть, но не это было причиной его волнения. Друг снова пропал, и совсем не при лучших обстоятельствах, ведь его утащили надзиратели. К тому же кашель, что он тщательно пытался игнорировать, усилился и начал оставлять красный след в придачу к сильной боли в груди.

Заключённые двинулись на выход. Безумная женщина больше не была таковой. Она вместе со всеми покорно стала в строй, и это тоже беспокоило парня.

Музыкант помнил, что ему сказал Тадао, но не всё смог выполнить. Чувство вины не покидало парня всю дорогу, пока он шёл к месту вырубки. Стараясь отвлечься, Идзумаси рассматривал лужи, оставшиеся после дождя. Местами земля превратилась в большие грязевые участки, на одном из которых музыканту показалось, что он увидел след босой стопы. Если это так, а он хотел думать, что это именно так, его друг придёт за ним, и они вместе поднимутся на Рейни, где прозвучит новая, ещё никем не исполненная песня.

Когда конвоиры остановили строй, Сэто сказал нечто вдохновляющее, и йокотэрцы принялись за вырубку бамбука. За ними должны были следить два надзирателя, но они предпочитали отсиживаться в тени, болтая друг с другом, доверяя преданности рабов и авторитету проповедника. Работа шла своим чередом, и ничего не происходило, пока солнце не оказалось в зените. Наступало время обеда. Животы людей заворчали, значит, уже скоро старец их накормит.

Внезапно со стороны лагеря послышались вопли, полные страха и ужаса.

— Работайте-работайте, друзья мои! — успокоил Сэто остальных, а сам вместе с надзирателями поднялся на пригорок, откуда открывался вид на военный городок.

Вначале проповедник с конвойными разглядели клубы дыма и мельтешившие в панике фигуры людей. Это продолжалось считанные минуты, после чего крики оборвались, а весь полевой лагерь объяли языки пламени.

И вот из этого пламени, словно огненный демон, в подвязанных красным поясом темно-синих штанах, серой рубахе и дополнявшей этот наряд привычной грязно-белой накидке, с оголённым мечом в руке, с лезвия которого, украшенного изображением дракона, крупными каплями стекала кровь, вышел… монах.

Он направился быстрым шагом, постепенно переходящим в бег, прямо в сторону надзирателей и Сэто, завороженно наблюдающими за происходящим. Те, как вкопанные, стояли без движения до тех пор, пока не осознали, что именно они и есть следующая цель «огненного демона».

— Явы чепр⁈ — с дрожью в голосе выкрикнул один из конвоиров и попятился назад.

Идзумаси, не долго думая, выхватил топор у работяги, стоявшего рядом, и приложил обухом по затылку отступающего вормоловца.

Второй стражник оказался не из робкого десятка. Он побежал навстречу «восставшему из мёртвых» и даже успел сделать целых десять шагов. Но на одиннадцатом рухнул замертво. Два метательных ножа почти одновременно воткнулись в его шею и правый глаз. Отчаянная попытка остановить «демона» стоила ему жизни.

На пригорке остался только старик. Он стоял неподвижно, с гордо поднятой головой, без страха, но то ли с удивлением, то ли с гневом в глазах.

Тадао кинул флейту музыканту и обратился к Сэто:

— Вот и всё. Они свободны. Больше ты не накормишь их отравой. Скажи, неужели ты и вправду служил в храме?

Старик рассмеялся:

— Ох, приятель… Конечно. Да, я был настоятелем… до прихода войны. И всегда заботился о людях. Понимаешь, когда я увидел, как живут граждане Вормолы, то понял — за этой страной будущее. Ваш сброд — неразвитое, отсталое общество и полная идиотизма культура. Как можно считать, что император, трусливо спрятавшийся в столице со своей армией — посланник божий? Эти люди, — он обвёл рукой рабов позади, — счастливы в неведении. Они верят в лучшую жизнь после смерти, а я верю в лучшую жизнь до смерти. Все счастливы, и никто не в обиде, понимаешь?

— Ты скармливал им смерть! — монах показал деревянную кружку с содержимым.

— Я помогал им работать! Я кормил их! Заботился! Они больше не в состоянии позаботиться о себе сами! Им нужен предводитель! Нужен хозяин! Я-я-я! — Сэто начал бить себя в грудь. — Я их господин! Я их свет во тьме! Они не выживут без моей… приправы! Это я доработал её, чтобы хотели больше и были послушнее! Я их кормящая рука! Отдай её мне!

Тадао оттолкнул тянущегося к нему проповедника, и тот упал. Йокотэрцы наблюдали за происходящим, собравшись в кучку позади.

— Когда я впервые тебя встретил, совесть одолела меня, я не решился сказать, что был монахом. Какой из меня монах теперь? Ты казался таким добрым и правильным, представился настоятелем. Я посчитал себя просто недостойным.

— Это можно исправить! Начни мне помогать, я покажу, как можно хорошо жить в этом мире, раскрою глаза! Это я тебя спас, помнишь? Отдай мне кружку, накормим оржулаф вместе.

— На вормоловский перешёл? — монах вылил содержимое на ползающего у его ног Сэто. — Вот тебе «приправа».

— Нет!

Старец быстро вскочил, но толпа уже почуяла дурманящий запах «эликсира счастья» и смотрела на своего гуру голодными глазами.

Монах с отвращением взглянул в последний раз в сторону проповедника и повернулся к нему спиной.

В этот момент рабы, опьянённые запахом вожделенного дурмана, набросились на оракула. В агонии он кричал, по кускам исчезая во ртах своих последователей. В стороне стояла женщина, глаза которой бегали из стороны в сторону в некоем недоумении и нерешительности.

— Тадао, простите, я… не смог… — Идзумаси не договорил, потому что его вырвало от вида ужаса, творящегося на земле.

Монах протянул руку женщине, но та отстранилась, бросив на него затуманенный и обречённый взор.

— Всё