Будет день - И. А. Намор Страница 26

– Хочешь ствол? – шепчет на ходу Штелле и украдкой достает из-под полы куртки «Вальтер» МП то ли первой, то ли второй модели.

– С ума сошел?! – зло огрызается Баст, на ходу надевая на озябшие пальцы кастет. – На виселицу захотел?

И тут воздух взрывается новой песней. Коммунисты, прошедшие уже треть пути по площади, еще плотнее смыкают ряды, взмахивают поднятыми вверх кулаками и начинают, заранее заводя себя на драку:

Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте!

На битву шагайте, шагайте, шагайте!

Проверьте прицел, заряжайте ружье!

На бой, пролетарий, за дело свое.

На бой, пролетарий, за дело свое!

И колонну штурмовиков тоже охватывает азарт. Кипит кровь, раздвигаются плечи, люди идут, сомкнув строй, уже готовые на все. Но именно в этот момент Баст фон Шаунбург вдруг останавливается в недоумении и стоит – как бревно, вбитое в дно полноводной реки, – стоит, пытаясь понять, что здесь не так и почему сердце не рвется в бой. А в следующее мгновение он просыпается с твердым пониманием, принесенным «в зубах» из холодного ночного кошмара: пусть боевики Тельмана ничем, по большому счету, не лучше боевиков Рема, он – Олег Ицкович, в любом случае, должен был быть с Пиком и Леовом, а не с этими. И этот факт биографии следовало иметь в виду всякий раз, когда во время очередного разговора с Штейнбрюком Олега охватывало раздражение или еще того хуже: когда на него накатывало холодное бешенство.

Порою Штейнбрюк раздражал Ицковича до того, что хотелось встать и уйти. А еще лучше пристрелить Отто Оттовича на месте. И дело отнюдь не в профессиональной жесткости собеседника, его холодноватом уме или цинизме, являвшемся на самом деле всего лишь оборотной стороной профессионализма. Дело в другом: в идеологической упертости, которой по мнению Олега нет места там, где находились они оба – Штейнбрюк и Шаунбург. Упертости и страха, испытываемого этим бесстрашным человеком перед грозным молохом большевистской бюрократии. А ведь и сам Отто Оттович – часть ее. Вот ведь как.

* * *

– Отто Оттович, – сухо поинтересовался Олег, – отчего вы все время пытаетесь свести наш диалог к примитивному «ты пришел ко мне, следовательно…»

– Вы ведь философ по образованию, не так ли? – Штейнбрюк был невозмутим, а Баст к нему, в самом деле, «сам пришел».

– А вы? – задал встречный вопрос Олег.

– А я солдат партии.

– Как Рем?

– Не пытайтесь меня обидеть, – Штейнбрюк демонстративно спокойно достал из пачки русскую папиросу и закурил.

– Обидеть? – «удивленно» поднял бровь Олег. – Ничуть. Но если вы так интерпретировали мои слова… Позвольте поинтересоваться, а чем, собственно, какой-нибудь ваш Ягода отличается от наших Штрассера или Рема?

– Не хотелось бы вступать в идеологическую дискуссию… – Штейнбрюк уже понял, что попался на детскую «подножку», и сдал назад. Ведь его собеседник был фашистом, а не коммунистом.

– И не надо, господин Штейнбрюк, – кивнул Олег, как бы соглашаясь, что оба они несколько перегнули палку. – Однако нам следует договориться о двух определениях, к которым мы более возвращаться не будем. Без этого двигаться дальше невозможно.

– Какие определения вы имеете в виду? – Штейнбрюк казался абсолютно спокойным и вежливым. Но то была вежливость бездушной машины.

«А ведь даже не немец… Впрочем, австрийцы…»

– Во-первых, я не представляю здесь никакой официальной организации Третьего рейха, – когда он этого хотел, Олег мог говорить как по писаному, вернее, как отстукивающая текст пишущая машинка «Рейнметалл». – То есть я в той же степени должен рассматриваться вами в качестве сотрудника Sicherheitsdienst Reichsführer-SS[33], в какой я могу быть так же описан, как человеческий самец – мужчина или представитель рода людского.

– То есть вы здесь не по поручению господина Гиммлера или господина Гейдриха?

– Товарища Гиммлера, если быть точным, – поправил собеседника Олег. – Нет. Я их не представляю.

– Очень хорошо, – Штейнбрюк сделал вид, что не заметил слова «товарищ», прозвучавшего в крайне неприятном для него контексте. – Но я-то как раз представляю здесь некое государственное учреждение моей страны, и мне надо передать моему начальству нечто более существенное, чем «ко мне обратилась тень отца Гамлета».

– Ну что ж, в этом я вас как раз понять могу, – кивнул Олег. – Я ведь тоже в некотором роде государственный чиновник… Вы будете докладывать комкору Урицкому или самому Ворошилову? – спросил он, ломая линию разговора.

Штейнбрюк сжал челюсти чуть сильнее, чем следовало, и ожидавший его реакции Олег этого не пропустил.

– Полноте, Отто! – открыто усмехнулся он. – Неужели мне нужно выпытывать такие подробности у вашей симпатичной шлюшки? Вы думаете, мы не знаем, что ранее вы работали в ИНО НКВД, а потом перешли вместе с Артузовым в разведуправление армии?

– И что же из этого следует? – холодно поинтересовался Штейнбрюк.

– Ровным счетом ничего, – так же холодно ответил Олег. – Я всего лишь поинтересовался, на каком уровне вам предстоит докладывать?

– На высоком, – коротко ответил Штейнбрюк.

– Ну что ж… – Олег достал сигареты и тоже закурил. – Вы передадите тому, с кем будете говорить, мою просьбу, прежде всего, исходить из тех двух определений, которые мы с вами сейчас обсуждаем. Если они вас поймут, то на будущее мы будем застрахованы от досадных ошибок, вызываемых неправильным «прочтением» ситуации.

– Продолжайте, Себастиан, я вас внимательно слушаю…

* * *

– Куда мы поедем? – спросила Таня.

– В Арденны, – ответил Олег, пытавшийся понять, следует ли ему опасаться этой поездки, и если да, то почему?

– В деревню к тетке, в глушь, в Саратов… – меланхолично процитировала она Грибоедова.

– Вот именно, – согласился он.

– А почему именно в Арденны? – обдумав что-то насущное, спросила Таня.

– Спроси об этом месье Руа, – пожал плечами Олег. – Это он место нашел.

– Слушай, – нахмурилась Таня. – Все хотела тебя спросить, я могла видеть его раньше? У меня такое ощущение…

– Могла, – усмехнулся Олег. – Видела.

– Где?

– В Гааге.

– В Гааге?

– Ты вышла от Кривицкого, пошла по улице…

– «Мафиозо»! А я все думала, как ты это все…

– Не думай! – улыбнулся Олег. – Не надо все время думать. Отдохни.

Глава 4

Бесаме…

Следовало признать, «домик в Арденнах», оказавшийся при ближайшем рассмотрении «домиком в Лотарингии», понравился Тане куда больше, чем внутренняя гостиница управления, каюта второго класса на немецком пароходе или, наконец, гостиничный номер в Брюсселе, который только некоторые советские товарищи могли счесть «роскошным». Впрочем, и у Жаннет опыт по этой части оставлял желать лучшего, но Таня была «родом» из совсем другого