Наперегонки с темнотой - Рина Шабанова Страница 19

Пока я размышлял о своем никчемном существовании и заново переживал смерть Анны, ко мне наведывалась Джонсон. Она заявилась с предложением гарантированного снижения срока в обмен на признание вины. Великодушно пообещала всего восемь лет.

Я послал ее к черту. Твердо решил настаивать на самообороне, хотя уже почти смирился, что в заключении мне придется провести несколько долгих лет. Прежде чем мне предъявили официальные обвинения, я просидел за решеткой четверо изнурительных суток и только в четверг после полудня меня вызвали к судье, назначили государственного защитника и зачитали обвинительную речь. Вину я не признал.

Адвокат мне попался совсем молодой, всего год как окончивший юридическую школу, но, несмотря на это, парнем он оказался толковым и въедливым. Перед судебным заседанием мы успели переговорить лишь тридцать минут, но их хватило, чтобы я понял — выиграть этот процесс для него будет делом принципа. Он настоял на суде присяжных и я был с ним полностью согласен.

Помимо того, он ходатайствовал об освобождении меня под залог, но на принятие судом решения, а также согласование и улаживание всех формальностей потребовалось еще трое суток. В итоге количество проведенного мной в камере времени растянулось в семь дней. Выпустили меня только в понедельник.

Первое слушание по делу назначили через три недели и теперь в запасе я имел всего двадцать один день на подготовку к будущим испытаниям. Возможно, это будут мои последние дни на свободе.

На выходе из зала заседаний меня поджидала Джонсон. Объявив о наличии важного разговора, она в свойственной себе повелительной манере пригласила меня проследовать в ее кабинет. Я хотел было снова послать ее к черту, но в случае отказа та пригрозила вызвать меня уже официальным уведомлением. Представив, что в таком случае мне опять придется тащиться в округ, я нехотя согласился.

Департамент особого отдела полиции находился в соседнем с окружным судом здании. Их соединял длинный, крытый стеклом переход, так что далеко идти нам не пришлось. Весь путь мы проделали молча и только когда вошли в кабинет, Джонсон, указав на стул для посетителей, предложила:

— Присаживайтесь, Джон. У меня осталась к вам пара вопросов.

В кабинете царил идеальный порядок. На темной, до блеска отполированной мебели не наблюдалось ни пятнышка. Казалось, даже если заглянуть в самый дальний угол этого светлого, просторного помещения, не обнаружится ничего похожего на пыль или тем более мусор. Здесь вообще не было ничего лишнего.

Взгляд входящего сразу упирался в огромное, во всю стену окно и громоздкий рабочий стол. Остальная обстановка имела совсем уж минималистичный характер. Пара шкафов с документами, несколько полок и большой телевизор с плоским экраном на стене — вот и весь интерьер. Кабинет Джонсон оказался под стать ей самой — такой же холодный и бездушный, как и эта женщина в сером деловом костюме.

— Не представляю, о чем вы хотите поговорить, инспектор, но учтите, я не настроен на долгие задушевные разговоры, — сказал я, садясь на предложенный стул. — Я провел в камере семь суток и чертовски хочу домой. К тому же я вам уже все сказал.

— Уверены, что все, Джон? — Она уселась напротив, положила на стол сцепленные в замок кисти рук и вперила в меня взгляд своих ледяных светло-серых глаз. — Мне думается, нам обоим известно, что вы и ваш друг мистер Холдер чего-то недоговариваете. Не хотите сказать, чего именно?

— Не понимаю, о чем вы, инспектор.

— Понимаете, Джон, просто не хотите говорить. А знаете, вы ведь совсем не похожи на дурака. Напротив, вы производите впечатление человека неглупого и здравомыслящего.

— Приберегите свои комплименты для кого-нибудь другого, — презрительно усмехнулся я. — Зря тратите время. Ни за что не поверю, будто вы притащили меня сюда лишь для того, чтобы расхваливать мои умственные способности. Так чего вам надо, инспектор?

— Что ж, хорошо. Вижу, вы настроены на деловой разговор. — Джонсон выдержала многозначительную паузу, во время которой не переставала пронизывать меня своими ледышками. — Думаю, вы понимаете, что прокурор на судебном заседании запросит для вас не меньше двадцати лет за убийство второй степени. Двадцать лет, Джон. Вряд ли вы в полной мере отдаете себе отчет, что это значит. Вам сейчас тридцать пять, а когда выберетесь, будет почти шестьдесят. К тому времени вы будете никому не нужным, жалким, скорее всего, больным стариком. Ни семьи, ни друзей, ни работы, только тюремные связи. А ваша дочь? Чудесная девочка, кстати сказать. Насколько я помню, ей десять, а через двадцать лет будет тридцать. Как думаете, захочет она знать отца-уголовника?

«Сука! Какая же она сука!» — думал я про себя, впрочем, даже не пытаясь утаить этих соображений на ее счет. Чувствуя, как белки глаз наливаются кровью, а челюсти сжимаются в крепкие тиски, я всем корпусом подался вперед.

— Не смейте вмешивать сюда мою дочь!

— Почему же? Вы ведь не думаете, что ее не коснутся разного рода трудности в случае вашего многолетнего заключения? Вас лишат родительских прав, она попадет в приемную семью, столкнется с травлей в школе, когда ровесники узнают, что ее отец убил двоих человек, ну и многое-многое другое. Вероятнее всего, винить во всем она будет именно вас.

— Мой адвокат будет настаивать на самообороне! Я…

— Прекрасно, — перебила Джонсон. — Только вот те, кого вы убили, были безоружны, а на вас ни царапины. Зато есть орудие убийства, есть показания свидетеля и есть мотив.

— Мотив? — Мой голос сел до свистящего шепота, но тут же взмыл вверх: — О каком гребаном мотиве вы говорите, черт возьми?

— Я бы не рекомендовала вам использовать грубых выражений, Джон, — спокойно проговорила она. — Учтите, ваш выход под залог вполне можно обжаловать.

«Она ведь намеренно меня провоцирует, — проскользнула в голове мысль. — Эта сука добивается от меня какой-то ей одной известной цели, а я, как ослик с привязанной спереди морковкой, поддаюсь на все ее провокации».

Пытаясь овладеть собой, я расслабленно откинулся на спинку стула и разжал кулаки. Джонсон вдруг тоже сменила тактику. Как и я, она приняла непринужденную позу, прислонила спину к высокой спинке кожаного кресла и примирительным тоном произнесла:

— Вообще-то я пригласила вас не