Космофауна - 0. Зверь беглеца - Андрей Валерьевич Скоробогатов Страница 14

— Валюту? Какой такой традиции? — не понял Егоров.

— О, вы не знаете? Лучше всего вам объяснят в ларьке «Дефицит».

Егоров кивнул и вернулся к лавке с соответствующей вывеской. Внутри сидел хмурый юноша в потрёпанной красно-синей куртке и странном головном уборе. На коленях у него лежала древняя цифровая игрушка, в которой нужно было взрывать овец, стреляя по ним лягушками.

Ассортиментом лавка, несмотря на претенциозное название, не блистала. Десяток бутылок крепкого алкоголя средней паршивости, табак, духи и нижнее бельё. Основным же товаром были планшеты и мобильные устройства, вышедшие из употребления тридцать, а то и сорок лет назад. Более всего Леонида удивила огромная коробка, доверху набитая одноразовыми мобильниками «Никель-5», распространёнными на Новом Качканаре, Тугулыме, Гагарке и тому подобных дырах. Рядом висела табличка:

«Курс дня: покупка — 29, продажа — 33 союзных кредитов»

— Добрый день! — обратился к продавцу Егоров. — Не подскажите, почём у вас местная валюта? Мне сказали, что она необходима в посёлке.

Продавец наконец-то обратил внимание на посетителя, поморщившись, отложил игру и привстал, поправив кепку.

— И вам, судрь, доброго здоровья. Вы с какой целью интересуетесь?

— Ну… Я буду находиться на судне ещё несколько недель, и, думаю, мне нужно будет чем-то платить.

— Платить… Платить мне или кому из торговцев вам, судрь, как гостю иноземному, будет сподручнее союзными кредитами. А с обитателями посёлка, скажем, вы сможете вступать только весьма в своеобразные экономические отношения. Решительно не понимаю, судрь, зачем вам туда нужно. Без, так сказать, централизованной экскурсии.

Речь продавца, который, несомненно, оказался аборигеном, была чересчур витиеватой и изобиловала не вполне цензурными старинными междометиями.

— Какие именно отношения?

— Своеобразные. В посёлке повсеместно используется бартер. Но вам чаще придётся отдавать, чем брать. Таковы наши непоколебимые, судрь, вековые традиции!

Звучало весьма странно, особенно про «отдавать», но Егоров не унимался.

— Если бартер, то что является валютой?

— Мобилы, — продавец кивнул в сторону коробки. — Есть ещё пиво и семки, но это, судрь, не ко мне, это в посёлке. Нынешний курс мобилы к союзным вы, судрь, можете лицезреть на табличке.

Егоров пораскинул мозгами и достал расчетную карту. Поднёс к глазу.

— Пожалуй, дайте четыре… нет, три мобилы.

— Не маловато?

— Я же смогу их в случае чего обменять на, как вы говорите, пиво?

— Всенепременно, — кивнул продавец, почему-то хитро улыбнувшись.

Затем снял с карточки сумму за три мобилы, сунул руку в корзину и протянул валюту Егорову. Тот машинально поблагодарил и уже направлялся к выходу, когда продавец бросил ему в догонку.

— Лучше, судрь, рассуйте по разным карманам. Мало ли чего.

На кошельке осталось двадцать восемь тысяч с копейками.

Поэт кивнул, чувствуя лёгкое волнение после общения с первым настоящим аборигеном, и направился вперёд по улице, где, если верить Константиновскому, была остановка трамвая.

Больше всего в посёлке Леонида как потенциальный источник заработка интересовал киноклуб «Заводчанин». За карьеру поэта ему приходилось работать в совершенно разной среде — от высоколобых эстетов из имперских научных сообществ до каторжников Нового Качканара. С народностью гопников он знаком не был, но предполагал, что по повадкам они мало чем отличаются от других традиционных обитателей космических станций — казаков, цыган, неформалов, чукчей, пастафарианцев, веганов и тому подобных малых народностей.

Очень скоро он понял, что отсутствие подготовки стало роковой ошибкой.

Остановка загадочного трамвая представляла собой открытую платформу с двумя косыми лавками. Позади полоски блестящих рельсов до самого корабельного неба простиралась полупрозрачная стена, через которую светило солнышко. Егоров задрал голову — высота перегородки между частями корабля казалась колоссальной, он оценил её на глаз в районе полукилометра, а солнце находилось и того выше.

Егоров сел на скамейку и услышал позади женские голоса — к платформе подошли две женщины, несущие полные сумки, судя по возрасту — мать и дочь. Они встали неподалёку и принялись обсуждать что-то на своём странном диалекте. Егоров пригляделся к их внешности взглядом этнографа-любителя. Аборигенки оказались ярко, безвкусно накрашенные, с вульгарно-глубокими декольте в дешёвых казанских «топиках». Обсуждали они пьянство соседей, случаи воровства, а речь их наполняли бранные выражения из середины прошлого века. Их челюсти прямо во время разговора совершали непроизвольные жевательные движения, и Егоров решил, что это что-то вроде наследственной нервной болезни.

— Любезный судрь, есть чё? — послышалось сзади.

Рядом стоял худой старичок в костюме инженера.

— В смысле? — не понял вопроса Егоров. — Я не понимаю диалекта.

— Телефона позвонить, мелочи?

— А! — Егоров с трудом вспомнил значение древнего слова «телефон», и, сопоставив его с рекомендациями продавца в лавке, смекнул: как раз самое время, чтобы произвести загадочный местный ритуал. — Вам нужно вот это?

Егоров достал из кармана одну из купленных мобил. Абориген тут же выхватил её из рук поэта, отвернулся и отошёл в противоположный конец платформы, поднеся к уху и изображая, что разговаривает. Леонид сообразил, что упомянутый ритуал — мелкое воровство — и было данью традиций. Подумалось, что в другой ситуации захотелось бы врезать незнакомцу, но поглядев на тщедушного старика, Егоров воспринял произошедшее как акт подаяния.

Этнографические наблюдения вскоре пришлось прекратить — из-за плавного поворота послышался гул, и по монорельсу к платформе подкатил трамвайный вагончик. Салон показался снаружи совсем небольшим, но внутри Егоров насчитал шесть рядов сидений по четыре места.

Аборигенши зашли следом и сели на заднее сиденье. Трамвай отчалил от перрона и неторопливо поехал вперёд в узком туннеле между стенок отсека. На переднем стекле отображалась трёхмерная карта маршрута. Трамвай шёл по кругу от командной, северной части корабля, против часовой стрелки. Маршрут пролегал вдоль западной стенки грузового отсека и вниз, на капитальный уровень «южной» кормы. В грузовом отсеке, за полупрозначной перегородкой, виднелось что-то зелёное, и Егоров наконец-то понял, какой лес имел в виду Артемьев. Поэт и раньше слышал о таких грузоперевозках при терраформировании, но сталкивался с этим впервые.

Трамвай свернул на развилке по ветке, уходящей под наклоном вниз, на первый уровень. За окном пробежали казармы-общежития матросов и начались первые жилые кварталы «Тавды». Мимо поэта помчались заборы из ржавых кусков внутренней обшивки, грязные стены с окнами, во многих из которых не было стёкол. Непонятно зачем поставленные заборы с написанными под ними старыми ругательствами. Наконец, купольное солнышко осталось позади, над грузовым отсеком, и система зеркал проецировала его на тесные переулки между «домами». Втиснутые между полом и потолком на высоте сорока