Тени двойного солнца - А. Л. Легат Страница 13

Нищий медленно кивнул, оголив зубы, не знавшие ни золота, ни простого человеческого ухода.

– Сказка какая-то, – я помотал головой. – Провидение? Быть не может. Последние чудеса ушли вместе со всеблагой Матерью…

– О-кхе-хе, поверьте, я каждый раз сам дивлюсь, – он ткнул пальцами в сторону своих бледных глаз, чуть не задев ресницы. – Но эти глаза, этот дар – никогда мне не лгали. Самая верная штучка в этой глуши. – Нищий посмеялся или покашлял.

Глушь. Какое верное слово – глушь! Забытый светом и всякой милостью край, в котором и крупный город не лучше села. Я вздохнул:

– Мои прихожане и милосердную Мать считают сказкой.

– Сказки, тени, чудеса. Кех. Все, что нужно слепцу, – принять руку помощи, не так ли, мой будущий друг? Попробуйте. Послушайте совет старого Смердяка.

«Смердяк. Ну и имя. Впрочем, как еще безумцу называть самого себя? Нет, все-таки я должен ему помочь. Сама судьба свела нас».

Один медяк – малая плата за возможность искупить мои грехи перед Матерью.

– Послушайте, – я потоптался и убрал пальцы из кошеля, – вы не могли бы обождать пару минут, я только…

– Не стоит разменивать ваш последний серебряк, мой будущий друг, ке-хе. Я буду здесь через неделю. В этом же месте. – Он снова улыбнулся и уперся ладонью в стену дома, начав поворачиваться ко мне спиной. – Тогда у вас уже будет много блестящих монеток, видел я.

Я замер, хоть и стоило бы подать ему руку, как-то помочь. Нищий не прощался, но уходил. И все говорил, говорил без остановки.

– И в один из дней над вашей часовней отгремит полдень, или как это правильно, хе-кхе. – Он оказался между хибар и захромал в темноту. – И придется вам нанять кого-нибудь потолковее, чем малыш Хин. А то и четырех Хинов…

Удаляясь, он обещал нам крепкую дружбу. И все болтал про колокол, Хина, спасение душ, прихожан. А может, это я говорил про себя, даже когда лохмотья и запах вместе с нищим пропали за старым жильем.

Заморосил противный немощный дождь. Я стоял, позабыв про рынок, Мать двойного солнца и серую промозглую осень.

– Подумать только… – прошептал я.

Ольгерд, отмеряющий время, зовущий весь город на обед и отправляющий прихожан ко сну после вечерней службы. Нужный старина Ольгерд, с которого начинается утро.

Колокол над головой и больше ни одного переполненного ночного горшка.

* * *

На рынке – небольшой площади в грязи, присыпанной дробленым камнем, – было всего десять навесов и целая толпа. Последнее приключалось каждым утром и вечером из-за узких улиц. А еще – только рынок мог считаться средоточием досуга и городских сплетен. В пяти шагах от крайнего навеса начиналась питейная, что простора не добавляло. Утром мрачные пьяницы слонялись по рынку, подворовывая и выпрашивая еду, вечером дрались и гнусно пели, а во все оставшееся время искали подработку без явного усердия.

Если бы часовня на отшибе завлекла праздный люд, всему городу сделалось бы только лучше.

Я осторожно обошел три главные лужи при входе. В одной из них лежал то ли мертвый, то ли пьяный человек. Вздохнув, я склонился над ним и похлопал по плечу. Никакого ответа. Я прижал пальцы к промокшей спине и подождал. Тепло коснулось кожи, а плечо поднялось. Жив, дышит. Бездельник, пропойца и глупец, но все еще дитя Матери двойного солнца. Я закатал рукава.

«С вами все в порядке?» – спрашивал я три месяца назад, пока не получил по лицу.

– Нужна ли вам помощь? – эта фраза позволяла мне исполнить долг священника, сохранив зубы и нос.

– Мнг-мх.

По крайней мере, он еще в сознании и сможет перебирать ногами. Я оттащил пьяного в сухое место, стараясь не замечать косых взглядов. Возможно, у бедолаги завелось много врагов. А может, в Горне осуждали всякую добродетель. Откуда бы мне знать, что думают люди, когда со мной почти не здороваются и не разговаривают? Я же не провидец. И не безумец вроде Смердяка.

«Скажите про кольцо!», «В сыром городе будет пожар!» – болота сводят людей с ума…

Я положил руку на кошель и двинулся в глубь толпы. Под крупным деревом с узловатыми нагими ветвями действительно стоял навес мясника. Скорбное место большого искушения: я часто обходил его стороной, не имея возможности расплатиться.

– Свежий хряк! Утром еще бегал и под себя ходил, – громко врал мясник. Вчера я видел, как от этой же туши отрезали передние ноги.

Похоже, голодная осень выдалась не только у священников Горна.

Я постоял какое-то время в потоке людей. Все полгода женщины выпрашивали скидки и задирали платья, дети щипали кошели прохожих, мужчины грозились и толкались. В этом городе каждый безмолвно кричал о спасении. А я не знал, как убедить слепцов принять руку помощи, обрести светлую веру.

Мясник встретил мой взгляд, протер тесак замызганной тряпкой и глянул исподлобья. Потом дернул подбородком, и я знал, что он имеет в виду: «Бери или проваливай». Только безумец мог сказать такому человеку про кольцо, сына и какие-то долги в карты.

Опустив глаза к щебню, я протиснулся к ближнему навесу и попросил два мешка старых сухарей. Дождался сдачи, не пожаловав ни одного медяка сверху.

– Вы меня разорите, святой отец, – хихикнул рябой торговец.

Что ж, по крайней мере, хоть кто-то меня помнил в этом бедном городе.

Через пять дней

Плевки, шелуха, хлебные крошки и грязь. Если преисподняя и существует, должно быть, в ней каждый день нет никаких перемен к лучшему. Я вытер лоб и выжал тряпку в ведро для грязной воды.

Шелуха, плевки, хлебные крошки…

– Пасибо, милсдарь, – буркнул Хин, когда я снова обеднел на один медяк.

Скрипнули старые половицы. Так в старой часовне остался единственный верующий – Ольгерд из Квинты. Никому не нужный святой отец.

Я искоса глянул на чашу для подаяний и совсем поник. Последние медяки. Какой уж тут колокол? Дожить бы до светлого дня, когда вместо сухарей я буду подавать свежий хлеб.

А еще приходилось много щуриться. Скорбный лик Матери, конечно, приглядывал за тенями в часовне, но света становилось все меньше: еще летом я перешел на две вечерние свечи вместо четырех, что раньше освещали каждый угол. Теперь в главном углу, ближе к алтарю, таяла единственная свеча. Алтарь тоже пришлось сместить чуть правее, дальше от сквозняков, чтобы не гасло пламя. Да и поясница болела меньше, если держать ее в тепле…

– Я слаб и немощен, – вздохнул я, поднялся и прикрыл дверь в часовню.

Затем, под громкий скрип половиц, добрался до алтаря и помазал