По праву сильного - Дмитрий Лифановский Страница 11

Не обошлось тут без вмешательства Богов или Ушаты, как пить дать. Кстати, давненько не слыхал я ехидное хихиканье Хель. Надеюсь, забыли про нас высшие. Только вот вряд ли. Я им для чего-то нужен, иначе не возилась бы со мной Хозяйка Стужи. Да и Радомира намекала, что мы под покровительством Богов ходим. Еще бы понять, какую плату они потребуют за свою непрошеную помощь.

— Вот, ярл, — Стрежень ткнул в кучу трупов, сваленных в углу комнаты. Да, именно здесь мы зажали остатки обороняющихся, оттого и лежат они сейчас так густо друг на друге, раскинув руки, словно решили напоследок поиграть в кучу-малу.

Склоняюсь над телом, которое указал ватаман. Ой, как интересно! Герб Евпаторов. И лицо такое знакомое. Совсем недавно наблюдал его в свите невестушки. Так вот откуда эллины узнали о нашем нападении! Я сжимаю зубы, скулы каменеют, взгляд в бешенстве скользит по комнате. Ватажники шепчутся. Все чаще звучит «Анастасия», «Евпаторы» и «предательство».

— Это измена, ярл! — Стрежень смотрит прямо, выпятив вперед бороду, его рука нервно теребит навершие кинжала. И я могу понять ушкуйника. Слишком многих мы сегодня потеряли. Есть убитые и в отряде ватамана, а это люди, с которыми он прошел не одну битву.

Из-за моей спины решительный шаг делает Рогнеда. Она твердо смотрит в глаза Стрежня, переводит взгляд на толпу, затем на меня. Люди затихают.

— Анастасия не предавала. Это не она.

— Ты уверена? — я киваю на лежащий перед нами труп.

— Абсолютно, — с полной уверенностью кивает она.

Я тоже не верю в вину Анастасии. Эллинка, конечно, еще та змея, но именно сейчас ей предавать просто не выгодно. Она одна, во враждебном окружении, посреди аномалии. Ее жизнь на данный момент целиком и полностью зависит от меня. Умру я — умрет и она. Или окажется в рабстве где-нибудь в степи, что для нее еще хуже. Но воинам этого пока не объяснить. Еще не остыла в сердце ярость боя, еще свежа боль от потери друзей. Они просто сейчас не в состоянии критически мыслить.

Оглядываю замерших в ожидании моего решения бойцов. Эх, как мне не хватает сейчас моих верных нукеров. Но и Сольвейг без охраны отпускать было никак нельзя. И кого отправить в Заброшенные земли? Рогнеду? Я ей, конечно, верю, но… Присягу она мне не давала. И что может у нее перевесить в такой ситуации — чувства, благородство, аристократический гонор или долг перед родом — гадать не хочу.

Стрежень? Он горит местью за своих людей. Но ушкуйник — по сути своей разбойник. И сентиментален только когда ему это выгодно.

— Я хочу, — мой голос звенит как сталь, давлю на окруживших меня людей ментально, сейчас не тот случай, когда можно заниматься морализаторством, — Чтобы об этом, — киваю на труп, — Никто не знал. Этого раздеть и сжечь вместе с остальными имперцами. Стрежень, — пристально смотрю на ватамана, тот от моего взгляда ежится, виляет глазами, но, пересилив себя, замирает, уставившись мне в переносицу, — Отдыхай со своими, и на рассвете выдвигайся в Заброшенные земли. Всех эллинов под стражу. Никого не выпускать, и к ним никого не подпускать. Анастасию тоже под арест, но относится как к высшей аристократке, кем она и является. Чтобы волос с ее головы не упал до моего возвращения. Понял? — придавливаю ушкуйника взглядом.

— Понял, ярл, — степенно кивает ватаман и, обернувшись, рявкает, — Ну, чего столпились⁈ Слышали ярла⁈

Люди, зароптав, начали расходиться.

— Стоять! — останавливаю понуро разбредающуюся толпу. Окидываю воинов взглядом, стараясь остановиться на каждом, — Я найду, кто за этим стоит. Найду и накажу! Клянусь!

Хмурые лица светлеют. Голоса становятся веселее. Не дожидаясь лишних вопросов, ухожу. Мне есть над чем подумать. За мной гибкой тенью скользит Рогнеда.

Глава 4

Запах смерти висел над Хлыновым густым, приторным смрадом, смешиваясь с едкой гарью, тянущейся с окраин. Победа! Город наш. Знамя с серебристым драконом реяло над ним. Но площадь устилали тела — ушкуйники, ополченцы, имперские ветераны, перемешавшиеся в последнем смертельном объятии.

«Сколько на этот раз?» — промелькнула отрешенная мысль. Половина? Больше? Моя разношерстная рать, собранная на удаче и жажде мести, истекла кровью на камнях Вятки… Нет! Хлынова! Мы завоевали право вернуть городу старое славное имя! Я смотрел на них, уставившихся мертвыми глазами в холодное серое весеннее небо — на вчерашних пахарей, не успевших научиться воевать; на буйных волчар-ушкуйников, так и не дождавшихся дувана; на седых ветеранов, отбитых нами в лагере военнопленных и оставшихся со мной. И знакомое, застарелое, как давний шрам, чувство накатило, захлестнув душу глухой, вечной горечью.

Снова! В который раз! Бессмертие — это не дар силы. Это проклятие бесконечно видеть одно и то же: стекленеющие глаза, густая черная кровь, стекающая с серых камней, с жадностью впитываемая жирной землей, чтобы по весне родить новую жизнь…

Трупы — горы трупов. Сотни, тысячи раз в разных мирах, под разными знаменами. И всегда один вопрос гвоздем вбивался в сознание: «Почему⁈». Почему везде, под всеми солнцами, люди с исступлением, яростью, фанатизмом режут себе подобных⁈ За клочок земли, который все равно поглотит время⁈ За блеск золота, превращающегося в прах⁈ За слова в древних книгах или призрачные идеалы⁈ Или просто так — потому что могут⁈ И нет этому конца, нет ответа. Только вечный круг: кровь, боль, смерть. И снова кровь.

Рядом бесшумно возникла Радомира. Старая княгиня, жрица Мораны, выглядела еще более высохшей, будто сама смерть ненадолго покинула свои владения. И ей непросто далась эта битва. А бедолага Карл так и вовсе отключился во время операции, отдав без остатка все свои силы раненым. Похоже, теперь мы надолго остались без лекаря. Пока баронет не восстановится.

Глубоко запавшие, но все еще острые, глаза княгини скользнули по площади.

— Пора, ярл, — голос ее был сух и трескуч, как разрывающаяся ткань. — Солнце к закату клонится. Душам путь в Навь открывать надо. И нашим, и чужим. Задержишь — заблудятся, озлобятся, начнут ворон звать да мор на живых насылать.

Я кивнул, не в силах вымолвить слово. Потерь не вернуть. Осталось лишь проводить достойно.

Погребальный костер разожгли на берегу Вятки, подальше от городских стен. Огромный, сложенный из толстых дубовых и березовых плах, он пылал багровым заревом, отражаясь в темной воде и в низких, тяжелых тучах, затянувших небо. Дым, густой и едкий, стелился