Шайтан Иван 6 - Эдуард Тен Страница 9

— Коста, нет! — Его голос прозвучал как хлопок бича. — Не смей! Я не хочу в штаб! Я остаюсь здесь! В батальоне! — В глазах вспыхнуло непоколебимое упрямство.

— Но почему⁈ — Голос Констанции сорвался, в нем зазвенела паника. — Здесь тебя могут убить! В глупой стычке! И что тогда⁈ Что будет со мной? С отцом⁈ Ты думал о нас⁈ — Она впилась в него взглядом, полным ужаса и немого обвинения. Тишина повисла гнетущей пеленой. — Что молчишь⁈ — вырвалось у нее, голос задрожал. — Ты забыл, забыл, через какой ад мы прошли⁈ Унижения, страх. Всё — чтобы спасти тебя от каторги! И ради чего⁈ Чтобы ты сгнил здесь, в этой глухомани⁈ Год, Костя! Всего год или два в штабе — и ты свободен! Отставка, Франция, имение… Ты сможешь жить! Зачем же сознательно лезть под пули здесь⁈ Ради чего⁈ Ради этой… — ее губы искривились в гримасе презрения, — железной безделушки на грудь⁈ Чтоб похвастаться перед казачьей голытьбой⁈ Очнись! Ты променял семью — отца, меня — на эту пропасть⁈ На этих… казаков⁈ Они тебе дороже крови своей⁈ Дороже нас⁈

Голос Констанции звучал резко, как удар хлыста, но без истеричной дрожи. Костя молчал. Его взгляд был опущен на низкий столик, тяжелый и неподвижный. Он слушал, не перебивая, поглощая каждое ее слово, каждую каплю яда отчаяния и упрека.

— Не молчи! — вырвалось у нее, нарушив гнетущую тишину. — Отвечай! Немедля!

Костя медленно поднял глаза. Взгляд его был спокоен, и тверд. Этот внезапный покой, эта незнакомая твердость заставили резкие слова, готовые сорваться с губ Констанции, замереть на полуоткрытых губах.

— Конечно нет, Коста, — его голос был тих. — Я люблю тебя. Как любил всегда. И дорожу тобой больше жизни. Но есть вещи… — он сделал едва заметную паузу, — вещи, которые ты, в силу своей природы и жизни, не можешь понять.

Он посмотрел куда-то мимо нее, в прошлое, которое стало казаться чужим.

— Ты живешь в роскоши, купаешься в неге, во внимании и обожании мужчин твоего круга. Твой мир… красив. Волей судьбы… или моей глупости, — голос его дрогнул, — я свалился в другую жизнь. Да, она груба. Неприглядна. Пахнет потом, кровью и порохом. Но, Коста, она — настоящая. Я проживу ее столько, сколько Господу угодно мне отмерить.

Взгляд его вернулся к сестре, наполненный новой силой.

— Здесь у меня есть шанс. Шанс стать офицером. Не по фамилии, а по праву. Вернуть честь, которую я промотал. Заслужить уважение. Не придворных льстецов, а настоящих людей. Моих боевых товарищей. — Голос окреп. — Один из них… в том бою. Без раздумий прикрыл меня собой. Принял на себя шашечный удар, что был предназначен мне. Кровь хлынула у него из головы… Он — не брат мне. Не родственник. Совершенно чужой человек по крови. Но он — мой брат по оружию. По этой вот, настоящей жизни. — Он замолчал, дав этим словам пронзить тишину. — А теперь скажи мне, Коста: кто и из наших? Кто из родственников, друзей, знакомых светских львов — решился помочь нам, когда я летел в пропасть? Кто⁈

— Неправда! — воскликнула Констанция, пытаясь ухватиться за соломинку. — Граф Васильев! Только благодаря его заступничеству ты избежал каторги!

Костя горько усмехнулся. Горечь была направлена не на нее, а на жестокую игру судьбы и сословий.

— Вот именно, Коста. Граф Васильев. Тесть моего нынешнего командира, графа Иванова-Васильева. — Он посмотрел ей прямо в глаза, — Ты, понимаешь, о чём я говорю, Коста? Один, из сотни тех, кто мог помочь! Один. — с горечью сказал Костя.

— Костя, — голос Констанции дрогнул от отчаяния, — но почему ты должен навсегда застрять здесь? В этой дикой глуши?

— Я не говорил, что проведу остаток дней на Кавказе, Коста, — Костя смягчил тон, устав от конфликта. — Выполню то, что задумал. А там… видно будет. Хватит об этом. — Он намеренно перевел разговор. — Расскажи лучше, как отец? Как тебе Пятигорск?

— Костя, ты издеваешься? — Констанция всплеснула руками. — Твой Пятигорск — большая пыльная деревня! А эти господа офицеры, да и всякая прочая мужская поросль… просто не дают проходу! — Она капризно надула губы, возвращаясь к привычной роли избалованной светской львицы.

— Кто бы сомневался, — Костя усмехнулся, но уже без прежней горечи. — Ты для здешних офицеров и провинциальных франтов — словно сошедшая с небес богиня. Несбыточная мечта.

В дверь деликатно постучали.

— Простите, ваше сиятельство, — в проеме стоял Егор Лукич, держа поднос. — Есаул распорядился ужин принести. У нас по-простому, без заморских див. Чем богаты, тем и рады. — Он ловко расставил на низком столике глиняную миску с дымящейся жареной картошкой и кусками душистого мяса, плоские лепешки, лаваши, мисочку с хрустящей квашеной капустой и огурчиками. Рядом поставил кувшин с темным фруктовым отваром. — Кушайте на здоровье.

— Благодарствуй, Егор Лукич! — Костя потер ладони с явным удовольствием. — Картошечку жареную — это я обожаю!

— Вещь знатная, — кивнул старый казак. — Ладно, не обессудьте. — Он с товарищем вышел, оставив их наедине с простой, но щедрой трапезой.

— А что это за блюдо? — Констанция наклонилась, втягивая аппетитный запах, и вдруг осознала, что смертельно голодна. Она осторожно взяла вилку, наколола кусочек золотистой картофелины и откусила. Глаза ее расширились от удивления. — О… Действительно… очень вкусно! — И, забыв о светских манерах, она с непривычным азартом принялась поглощать простое кушанье. — А это что такое? — спросила она, уже вгрызаясь в упругий кусок лепёшки.

— Лаваш или лепёшка, Коста. Местный хлеб. — Костя наблюдал за ней с теплой улыбкой. — Нравится?

— М-м-м! — промычала она в ответ, рот был занят. Затем, совершенно неожиданно для себя, Констанция схватила пальчиками хрустящую капусту и ловко отправила ее в рот. И вдруг… рассмеялась. Звонко, по-девичьи.

— Ты чего, Коста? — удивился Костя.

— Помнишь, Костя, — сквозь смех выговорила она, — как нас бонна Матильда отчитывала? «Дети! Вилка и нож! Это не фермерская харчевня! Руки прочь со стола!» — Она передразнила строгий голос гувернантки.

Костя громко рассмеялся в ответ. И вот они уже ужинали, смеялись, перебивая друг друга воспоминаниями о проказах в родовом имении. О том самом