Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый Страница 58

А что касается князей Ромодановских… их я сознательно сюда приплёл. По отдельности оба представителя знатного и сильного рода — фигуры большие, но не столь великие, чтобы всё-таки тягаться с Матвеевым. А вот в связке… вот тут пускай Артамон Сергеевич поразмышляет. Ведь там ещё и Языков. И Ромадановские и Языков должны иметь немалую клиентуру среди дворянства. А вот Матвеев многих расстерял, пока был в ссылке.

А начнут в скором времени в Москву приезжать иные бояре, которые сейчас состоят на службах, в том числе и дипломатических, или на юге русской державы. Конфигурация сил вовсе может смениться.

— Ведаешь ли ты, кто указал убить тебя? — уже вроде бы собираясь уходить, словно бы невзначай спросил Матвеев.

— Нет, — лишь частично солгал я.

Вполне уверенные подозрения у меня были.

Что-то не совсем складно все было в том покушении на меня, и говорило все о том, что меня заказал-таки Афанасий Кириллович Нарышкин.

Вот только этот хапуга и откровенный казнокрад — не тот человек, кому бы я дорогу перешёл. Он мог завидовать мне, что имею возможности даже во время бунта несколько улучшить своё благосостояние, да и только. Зато Афанасий Кириллович казался человеком внушаемым, восприимчивым.

Так что? Сейчас Матвеев и раскроется? Расскажет про злого Нарышкина?

— Так ты завистников найди. Самых падких на серебро, да тех, кто более остальных кричит о твоём низложении, — сказал Матвеев, встал и, будто бы что-то забыл, возможно, выключить утюг, устремился прочь.

Лишь намекнул. Но так, чтобы я точно догадался о Афанасии Кирилловиче.

Держась за стол, чтобы не упасть, а потом неспешными и чётко выверенными шагами я добрался до кровати. Прилёг, ну или полусел, учитывая, что кровать-то была тупым треугольником. Головокружение немного спало.

— Егор Иванович, удалось ли тебе? — только лишь минуты через три, после того как Матвеев ушёл, в комнату вошла Анна.

Что именно мне должно было удасться, догадаться было несложно. Вряд ли Аннушку заботят вопросы политических интриг вокруг престола Российской державы.

— Да, теперь ты моя! — борясь с туманом в голове, сказал я.

Девушка зарделась. А потом состроила какую-то гримасу. А потом…

— Почему ты разоблачаешься? И отчего делаешь это в моём присутствии? Желаешь, кабы во мне кобелиная натура вверх взяла? — спрашивал я.

Наверное, Анна не всё поняла из сказанного мной. Но раздеваться прекратила.

— Так сам же… сказал, что раба я нынче твоя, — произнесла Анна.

И вот не знаю: то ли туман в голове не позволяет мне правильно оценивать слова девушки, или же я слышу все интонации, которые хочу услышать. Но не было в словах про рабство обречённости и неприятия.

— Ты не раба. Прислужница моя — да. Сытно и вкусно кормить меня повинна, прибирать в горницах моих, ключницей быть. А в ином… венчаться на тебе я не могу. Пусть ты и лепа, и по нраву мне. Но мне породниться с сильными родами буде потребно. То ты и сама разумеешь, смекалкой не обделена. Коли же решишь стать мне полюбовницей и делить со мной ложе, но без венчания, то счастливым сделаешь. А нет, то более никогда я о том говорить с тобой не стану.

Может быть, желание, чтобы все убрались и дали мне поспать, вынудило меня вот так прямо расставить все точки над «i» в отношениях с Анной. Это, конечно, был призыв к греху, и об этом вовсе не принято было говорить вслух. Но красавица должна сама понять, как ей вести себя со мной.

Да, понимаю, что она уже не дева невинная. И кто-то другой посчитал бы это причиной, чтобы сделать из девушки сексуальную рабыню. Знал я и то, что насилию подвергали её. Вот поэтому сама она должна принять решение.

— Спаси Христос! — сказала только Анна.

— Три часа меня не беспокоить. Спать буду. А после лекаря, немца этого, покличь. Завтра мне на службу идти, а я всё ещё хвораю, — сказал я, закрывая глаза и моментально растворяясь в царстве Морфея.

И слышу я сквозь дрему разговоры. Голоса знакомые, родные. А понять-то и не могу, кому принадлежат.

— Ты, Никанор, пошто меня привез, а токмо запреты чинишь, с сыном разговор не даешь сладить? — сказал родной, отдающий теплом беззаботного детства голос.

— Хворый, порезанный он… Пущай поспит. А мы и взвару с тобой выпьем покуда, — отвечал успокаивающе Никанор.

Я открыл глаза…

— Матушка!

— Сын мой! — ответила женщина.

Глава 19

Москва

17 мая 1735 года

— Матушка, почему ты здесь? — спросонья удивлённо спросил я.

— Проснулся. Ну и на том слава Богу! — сказала мама и перекрестилась.

После она строгим взглядом посмотрела на Анну, стоявшую в уголке и теперь смущавшуюся больше, чем, наверное, если бы я сейчас её… Сильно, в общем, смущавшуюся.

— Поди прочь! — повелела Анне моя мама.

И кто сказал, что в России женщины забитые? Вот у меня с приходом матери вообще не складывается такое ощущение. Пришла, навела свои порядки, служанку мою выгнала. По-любому сейчас начнёт отчитывать меня.

— Сын! Ты зело много натворил, что негоже. Я смолчала, но нынче скажу все, — и вправду выпалила мама и тут же накинулась на меня.

Но потом. Она обняла меня, стала щеки целовать. Странное, конечно, поведение. Но мамы… Они такие. Бронятся и тут же жалеть начинают.

Я лежал с открытыми глазами и не понимал, что происходит. Готовился к полной выволочке, что меня сейчас ругать начнут, в чём-нибудь обвинять. А меня окатили такой горячей материнской любовью, что как бы ожогов не осталось.

Ко многому я был готов. Но не к этому. И всё же… приятно, чёрт побери!

— Выжил! Побил супостата! А ещё и в полковники выбился! — голос матушки дрожал, на ресницах дрожала слезинка восхищения. — Вот шла брать тебя, а нынче, как узрела… Мое дите ты!

Но в тот же миг настроение её сменилось. Вновь передо мной предстала строгая мама.

— За то зело серчаю на тебя, как мы батюшку нашего, отца твоего, схоронили. Без соборования… Сколь молили мы все в Троице, кабы Господь смилостивился над ним! — причитала матушка.

Тогда именно