Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый Страница 48

Запутавшиеся, но всё одно преступники, мятежные стрельцы уже бросали свои ружья, оставляли бердыши, лишь бы быстрее вырваться из побоища. Страх, который обуял этих людей, можно было прочувствовать, едва ли не руками пощупать.

— Бах! Бах! Бах! — ударили стрельцы полковника Стрельчина.

Ромодановский посмотрел вниз и в очередной раз удивился прыти молодого парня. Многое у того получалось. Стрельцы необычайным образом, может быть, только с Божьей помощью, слушались Егора Стрельчина. Вот и сейчас воины быстро выстроились, как и на учениях не получится. И уже стреляли, когда враг не мог и предположить, что кремлевские стрельцы готовы открыть огонь.

— А ну-ка, братцы, попужайте бунтарей. Да помогите полковнику! — скомандовал Ромодановский.

Удивительным образом, но уточнять, что именно нужно делать, тоже не пришлось. Десятники и сотники тут же стали раздавать нужные приказы. И скоро прогремели выстрелы со стены.

— Вот так! — произнёс довольный Ромодановский и потер одну ладонь о другую.

Выпущенные со стены, пули немного нанесли урона противнику. И будь бунтовщики более решительными, так и вовсе не обратили бы внимания на то, что по ним стреляют ещё и со стен, издалека. Вот только мятежные стрельцы подрастеряли свою прыть, поникли. Будто в их рядах не хватало сотников и десятников, чтобы навести порядок.

— Боярин, выбили ворога со стены! — подбежал к Ромодановскому один из десятников.

Григорий Григорьевич посмотрел на этого молодого командира. Что-то общее было у него с полковником Стрельчиным. Может, молодость.

Пожалуй, что она и есть. А кроме безбородой молодости — и ничего-то в них общего не наблюдалось. У Стрельчина и глаза умнее. А ещё полковник не заискивал, не смотрел на Ромодановского, как на икону. Вел себя, будто бы ровня.

Верно. Вот что главное в полковнике: у него нет абсолютных авторитетов. Что боярин, что, не приведи Господь, царь. И когда Ромодановский это понял, то Егор Иванович Стрельчин показался ему не столь уж правильным или хитроумным командиром. Получается, что он — как бы не главный бунтарь.

Тот бунтарь, что среди них.

Но всё равно Ромодановский знал — он хотел, чтобы у него был такой сын. Сильный, решительный, смелый, удачливый.

— Бабах! Бах! — стрелял отряд Стрельчина.

— Зело мудрёно, — вслух сказал Ромодановский, комментируя действия отряда на вылазке.

— Так и есть, боярин, словно бы они и отходят, а будто бы наступают, поражая ворога, — высказался всё тот же десятник, который стоял рядом и не уходил.

— Ступай себе! — сказал Ромодановский и повелительно указал рукой в сторону.

Вот этот десятник ему уже не понравился. Прилипчивый, что репейник. А ещё неподобающе ведёт себя. Кто ж позволял ему с боярином говорить?

В другой момент Григорий Григорьевич обязательно сделал бы выволочку стрельцу. Но сейчас был сильно увлечён тем, что происходило под Спасскими воротами.

«А ведь это он победил!» — подумал Ромодановский и нахмурился. — «Не рейтары или кто иной. Это все он!»

Григорий Григорьевич думал ещё и о том, что этому отроку, взлетевшему до полковника, теперь жизни не дадут. Тут каким бы разумником ни быть, всё одно, он словно кость в горле у бояр. Причём даже не важно, кто бы был у власти. Таких бояре не любят. Был Ордин-Нащекин, так сколько его клевали да интриг строили?

Вон как Нарышкины, особенно Афанасий Кириллович, слюной брызжут. Уже и придумали, как бы полковника отстранить с помощью рейтаров. Это их идея, но поддержанная Матвеевым.

Ну, да с Афанасием Кирилловичем всё понятно, крутя ус, думал Григорий Григорьевич. Этот из Нарышкиных уж так падок до серебра, что будет ненавидеть любого, кто в один момент заработал хоть тысячу рублей, да как бы не больше.

А полковник Стрельчин оказался не токмо что умным, а и ушлым. И службу по своему крестопоцелованию исполнил, остался верен царю. А ещё и заработал денег столько, что если не боярин, то какой дворянин точно обзавидуется. Хотя, получается, что и боярин один — Афанасий Кириллович — впал в зависть.

— Боярин! Воевода! — кричали снизу. — Ворота отчинять, али как?

— А ну открывай, сучье племя! — сердито, яро выкрикнул Ромодановский.

Нашёлся ещё один угождатель, готовый даже ворота не открыть полковнику и тем воинам, которые вышли на вылазку. Лишь бы только войти в доверие к Ромадановскому.

Вот так оно во всём и происходит. Если кто взлетел высоко, то это ещё не всё дело. Нужно иметь статус, чин, землю, деньги. Наверняка среди стрельцов уже есть такие, что думают: звезда полковника, дескать, начнёт катиться вниз, как бы и не стремительно падать. И теперь Стрельчин боярам и не нужен. Зачем же терпеть выскочку!

Как же это было знакомо Григорию Григорьевичу — так и кололо в могучую грудь узнавание. Ведь когда он вполне успешно воевал под Чигирином, то нужен был и царю, и боярам иным. А после, когда возвратился, так плести интриги начали супротив удачливого воеводы.

Воевода потер ладони. Нет, они не чесались. Это была старая привычка. После таких движений Ромодановский обычно брал в руки саблю и…

— Убили! Полковника убили! — закричали со стены.

Как? Почему? Ромодановский лишь на минуту отвлёкся от происходящего внизу, а тут — такие новости.

Несмотря на свой уже почти преклонный возраст, Григорий Григорьевич чуть ли не сбежал вниз, к Спасским воротам. Там стрельцы уже рвали на лоскуты того убийцу, что, повернувшись, из пистолета выстрелил в полковника перед самым входом в Спасские ворота.

— А ну, оставьте его! — взревел запыхавшийся от бега Ромодановский.

Не сразу, неохотно стрельцы расступились. Убийца ещё был жив. И Ромодановский решил непременно узнать, кто же послал этого татя.

Правда, сделать это теперь будет сложно. Григорий Григорьевич выдохнул так, что усы задрожали. Убийца лежал почти не двигаясь. Лицо разбито в кровь, рука неестественно болталась, явно переломана. А сколько ещё этому стрельцу нанесли ударов ногами по животу — стоило только догадываться. Так и помереть может.

— В холодную его! — приказал Ромодановский. — И ни перстом не трогать. Помрет — и вы следом, сучье племя!

Сам же Григорий Григорьевич подошел ближе к лежащему без движения Стрельчину.

— Что с полковником? — спросил князь.

— Затащили в ворота. Вона он — лежит, не шевельнется. Кажись,