Активная разведка - Сергей Юрьевич Сезин Страница 36

И мама снова вспомнилась и ее роль в той весенней истории. Она при отце против него ничего не говорила, но потом могла того довести до совершенно противоположного решения. Бабы, они такие, могут многое.

А Егору, отозвав его для тихого разговора, сказала:

– Сынок, нельзя тебе Марфутку в жены брать. Не потому, что твой отец или ее сказали против, а по невидной, но веской причине. Марфутка-то нравом веселая и взору приятна, но из неродих. Возьмешь, Егор, ты ее за себя, проживете с год, придет время ей рожать, а не с ее бедрами это делать. И появятся на кладбище две новые могилки, и на две семьи навалится черная туча горя. Ты-то Марфушу любишь, и она тебя, поэтому вам достанется хоть кусочек радости от знакомства до погоста, а вашему сыну или дочке ничего. Только черная туча не-жизни. Готов ли ты, Егор, своего ребенка, как некрещеного, на ад обречь?

Егор тогда возопил:

– А если все не так и родить она сможет?

– Это не только я видела, но и другие бабы тоже. Пущай мы уже из ума выжили и смотрим, но не видим, но вот тебе такой счет. Положим, мы, бабы, правы, и в том году все так и будет. Помрет она, помрет маленький, ты света не взвидишь, и два десятка человек горе познают, что в семье так случилось. Два мертвых и два десятка горюющих. Теперь поведет ее Иван в свой курень, и окажется, что мы не то видели, а она родит Иванова сына. И никто не помрет. Есть несчастный ты, а уже наш семья горевать не будет. Иванова и Марфушина семья тоже, они даже возрадуются. Марфуша – конечно, с неполным счастьем будет, ведь тебя у нее нет, а ты получше Ивана, но сын не только Ивана, но и ее, поэтому половинка счастья у нее тоже появится. Итого полтора несчастья, и никто не помрет. Семейство наше в сильном выигрыше. Вот мое бабье понимание того, что должно быть. Тебе, конечно, может захотеться своего счастья, и ради этого ты можешь попробовать, можно ли лбом пробить ворота. Мне со стороны видно, что ворота крепче твоего лба, но не все видящие видят.

– Мама, а если Марфа за Ивана пойдет и тоже родами помрет?

– Будет горе для семей Марфы и Ивана. Но не для всех Лощилиных. А ты, Егорушка, получается, что горевать должен беспременно, хоть так, хоть эдак. Только в одном случае будешь горевать, что сам же и к смерти привел свою супругу, и не будет у тебя света в жизни, а так ты ее можешь на улице встретить, поздороваться и поговорить о том о сем. Это не счастье, только лоскутик его, но это больше, чем над крестом плакать.

Это было тяжело осознать и проникнуться. А мама еще сказала, что девки, случается, когда их не за любимого выдают, своему милому могут девичье отдать, раз уж мужем им не станет. Вот этого творить совсем не надо, как бы ни хотелось. Марфушу тогда в семье зашпыняют, и нельзя сказать, что совсем зря. А ей и так много слез пролить придется.

Мама как в воду глядела. На Покров в итоге каждый пошел в церковь с другим или другой. А потом и на службу. И хуторские бабы оказались правы с тем, что им приготовило будущее. Иван еще и с войны не вернулся. А он на кладбище не был скоро как семь лет. Страница книги жизни перевернулась, и дверь закрылась.

Им пока сказали, чтобы они поразмыслили над тем, кто что дальше хочет делать, и Егор попросил, чтобы его оставили на службе, если не такой, как здесь была, то другой. Если надо подучиться, то он готов на это. Вообще четверо из шести членов группы были в состоянии оглушения: как? Отчего? Почему? Они ощущали, что что-то рухнуло, и, возможно, даже их жизнь. Товарищи по группе происходили из земель за границей и всерьез надеялись, что очень скоро польская власть свалится, и они смогут обнять своих родичей и жить с ними вместе не как Надяки второго сорта, а как жители Советской Белоруссии. Франц, правда, допускал, что, может, и Социалистической Литвы-Белоруссии, как это уже было. А тут такое вот… Они и дальше готовы были воевать за то, чтобы это сбылось, если нужно, то пасть в борьбе, но сворачивание операций больно ударило их по сердцу.

Впрочем, страдали не только они, особенно тяжело пришлось тем, что были в партизанских отрядах. Но Егор об этом не узнал. Ему было немного легче своих товарищей, ведь он не надеялся на скорый пересмотр Рижского мира своими силами. Да и его жизнь так уже несколько раз рушилась, можно и привыкнуть. Марфутка, Пасха восемнадцатого года, развал Донского фронта, Вешенское восстание, Новороссийск, уход в банду, смерть большинства членов семьи… Много, много… Этих стихов Егор не знал, но они бы легли ему на душу:

                       Как тяжело бродить среди людей

                       И притворяться непогибшим[8].

Интересно, как бы совпали слова Курше о том, что он живет чужой жизнью вместо других, и эти вот строки?

А потом к нему пришел во флигель незнакомый человек и передал привет от товарища Западного.

Гость явно происходил из жителей Кавказа, по мнению хозяина комнаты, но говорил чисто и понятно. Лишь иногда чувствовалось, что русский для него не родной.

– И ему тоже привет. Я бы спросил, как у него дела и чем он занят, но уже знаю, что на такие вопросы можно получить ответ: «Все хорошо». И это в лучшем случае.

– И это правильно, товарищ Ежи. Но привет передам, если мы встретимся. Я знаком с твоей просьбой продолжить службу и даже подучиться. И есть возможность предложить место службы в кавалерии. У места есть свои недостатки, и, если ты, товарищ Ежи, от него откажешься, это будет понятным. Правда, место взамен, возможно, найдено не будет. Красная Армия сейчас сильно сокращается.

– И что это за место, которое не сильно приятно?

– Туркестан. Очень сложное место. Тьма народу, тьма в народах, сложная природа и добрые соседи, которым не по нутру то, что у нас делается. Они тоже активно приходят и жить спокойно и тихо не дают. Ты своему