Слово и дело - Игорь Черемис Страница 34

– Ох, грехи мои тяжкие… – притворно вздохнул Сухонин. – Ну таких гостей мы всегда ждем…

***

Пришиб – это такой небольшой райончик Сум на правом берегу Псёла, который вошел в состав города ещё до войны. Слово это означало обрыв над водой, и здесь река делала крутой поворот на юг – правда, чуть выше по течению и ближе к находящемуся на другом берегу парку имени летчика Кожедуба. Впрочем, Псёл вообще был очень извилистым на всём своем протяжении.

Дом Сухонина стоял на тупиковом переулке Луначарского, который был отростком улицы Артема – она отличалась от этого переулка только длиной. Насколько помнил «мой» Орехов, который в этом районе был лишь несколько раз и в нежном возрасте, с улицами тут творился натуральный бедлам – например, между Артёма и рекой были две нитки Криничной улицы. Но сейчас в Замостье – от Харьковского моста через Псёл – всё активно строилось, хотя относительная цивилизация появлялась только сильно восточней, в Химгородке. А здесь царил одноэтажный быт и отчетливо пахло настоящей деревней

Сухонины держали кур и уток, откуда-то доносились звуки, которые мог издавать только сытый хряк, но это могло происходить и у соседей. На виду были очень аккуратные загородки для живности, внутри которых, конечно, стояла настоящая непролазная грязь – я был городским жителем, а вот «мой» Виктор считал, что для утей, как он их называл, это нормально.

Впрочем, я пришел сюда не наводить критику методам хозяйствования, тем более что большая часть домашних забот лежала на плечах жены Сухонина – худенькой женщины, постаревшей раньше времени. Но для этого поколения подобное было в порядке вещей – мать Орехова тоже выглядела гораздо старше своих лет.

Но с домом эта женщина справлялась на отлично. Поздоровавшись и приняв от меня букет и дежурные поздравления, она тут же занялась организацией стола, на котором, как по волшебству, появились разносолы ничуть не хуже тех, что подавали на обкомовском мероприятии. В моём холодильнике таких точно не водилось. Только жареную картошку она лишь подогрела – но я совершенно не был в обиде на такое небрежение собственной персоне со стороны жены подчиненного, поскольку точно знал, что вкуснее блюда на свете нет.

– Большое хозяйство у вас, Григорий Степанович, – сказал я, когда мы выпили первую рюмку. – Тяжело с ним, наверное?

– Ерунда, Виктор Алексеевич, – отмахнулся он. – Вот раньше – и кури, и гуси, и пяток коз, чтобы детям молоко, значит, и две коровы. И трое малых на загривке, хотя они у нас работящие росли, с детства помогали. Ничего, выдюжили… а сейчас – не хозяйство, а баловство, чтобы свежатинка не переводилась. Сын со снохой тоже не торопятся обрастать, лучше, грят, отдохнем лишний раз… а где столько устают, чтобы лишний раз отдыхать – не признаются…

В речи Сухонина иногда встречались странные словечки неопределенного происхождения. Впрочем, я уже понял, что он изображал эдакого простака из народа, хотя у него за спиной была не только школа милиции, но и юридический факультет Харьковского государственного университета, который он окончил заочно. Но ему, наверное, было выгодно, чтобы начальство и сослуживцы не воспринимали его излишне серьезно – и я думал, что эта привычка у него появилась ещё во время службы в милиции. В принципе, правильный подход, помогающий избежать многих проблем и лишних хлопот. Но я нисколько на его счет не обманывался.

– Другое поколение, у них иные приоритеты, – философски ответил я. – Ничего, со временем поймут пользу собственного подворья, на котором и живность можно держать, и картошку посадить…

Например, в девяностые, если вся моя борьба с инакомыслием ничем не закончится.

– Это да… А вы ко мне по делу али просто так, беленькую распить? – он с прищуром глянул на меня.

Я подумал, что нетерпение ему не идет, но раз был прямой вопрос, надо было давать и прямой ответ.