Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр Страница 30

Сяо Лай заварила ему женьшеневый чай с астрагалом, чтобы прибавить ему объема дыхания. Шан Сижуй отхлебнул прямиком из носика, слушая, как актеры наперебой его восхваляют, а потом с улыбкой поправил грим перед зеркалом. Только Сяо Чжоуцзы, потрясенный выступлением Шан Сижуя, погрузился в странное молчание, стоя в стороне, он глядел на все удивленно и растерянно, тень его отражалась в краешке зеркала, словно маленький бумажный человечек. Заметив его взгляд, Шан Сижуй отнял от лица руку и улыбнулся ему. Веки Сяо Чжоуцзы едва дрогнули, он остановил взор на губах Шан Сижуя, но на лице его по-прежнему оставалось не то радостное, не то горестное оцепенение.

Лао Гэ протиснулся через толпу актеров, раскрыл ладонь и протянул Шан Сижую перстень, тот мельком взглянул на него и сразу же широко заулыбался – он видел, что перстень этот носил второй господин.

Лао Гэ сказал с улыбкой:

– Второй господин говорит, что Шан-лаобань пел великолепно, после спектакля он поздравит вас с успехом.

Шан Сижуй взял перстень и с улыбкой закивал.

Следующий акт начинался лишь через двадцать минут. Император, проявив смекалку, пошел против воли вдовствующей императрицы и взял в супруги свою любимую. Гуйфэй [69] в исполнении Юй Цин была утонченна и пленительна, образ ее полнился благородством и спокойствием. Волосы она взбила в высокую прическу, и все равно была ниже Шан Сижуя на полголовы. Стоя бок о бок вдвоем на сцене, они казались отражением луны в воде, цветов в зеркале – прекрасные и призрачные.

Шан Сижуй взял за руку Юй Цин, во взгляде его плескалась нежность, и он запел:

Где на земле следы остались от нагара фонарей,

Там тяжело отринуть грезы о любви.

Я здесь стою; вокруг меня и сливы белый свет,

И красных персиков цветы –

Сорвать их только некому со смехом.

Чэн Фэнтай и Фань Лянь вернулись на свои места, но чай их уже остыл. Фань Лянь не в силах был с ним расстаться, а потому велел официанту подогреть всю чашку на водяной бане. Затем, поправив очки, он с улыбкой проговорил:

– Шан-лаобань и в самом деле талантлив и в амплуа военных, и в амплуа ученых, вместе с либретто Ду Ци добрая слава их останется в веках! Зять слышал ведь эти строчки: «Вокруг меня и сливы белый свет, и красных персиков цветы – сорвать их только некому со смехом» – как легко они льются!

В другой стороне зала знаток либретто Шэн Цзыюнь, укрывшись от их взглядов, тоже рассыпался в похвалах, восхищенный до глубины души.

Чэн Фэнтай указал на сцену и с улыбкой спросил:

– Раз уж он так хорошо исполняет шэнов, почему же потом начал петь дань? Разве в то время людям не нравилось слушать шэнов? Женские амплуа были не так популярны, как сейчас.

Фань Лянь взял чайную крышку и с нарочитой серьезностью принялся крутить ее в руках:

– Ох, есть об этом одна сплетня. Но я не хочу говорить, я хочу как следует послушать представление.

Чэн Фэнтай смерил его упрекающим взглядом и больше расспрашивать не стал. Чэн Фэнтай взрастил в Фань Ляне противоречивый характер: с одной стороны, тот твердо держался образа человека чести, высших моральных качеств, неизменно повторяя: не обсуждай со мной сплетни, я не желаю слушать, да и тебе ничего не расскажу, сплетничать за спиной у людей вообще нехорошо, а с другой – его мучил сердечный зуд, все у него чесалось, и он не в силах был сдержаться и не поделиться с Чэн Фэнтаем тайной новостью.

Не прошло и минуты, как Фань Лянь, весь исколотый давней сплетней, уставился на актера на сцене и медленно заговорил:

– Шан-лаобань превосходно пел шэнов, почему же он перешел в амплуа дань – об этом деле следует рассказать по порядку.

Чэн Фэнтай не стал ему потакать, опасаясь, что Фань Лянь начнет важничать, и лишь холодно откликнулся: «О!»

– Ты ведь так сблизился с Шан-лаобанем, наверняка заметил, что в его теле чего-то не хватает?

Чэн Фэнтай аж испугался, на ум ему тут же пришла труппа «Наньфу» [70], подумал он и о певцах-кастратах с Запада, а затем еще раз вспомнил Шан Сижуя в женских образах, его обворожительность и мягкий голос. Всплыли у него в памяти и потешные слухи насчет Шан Сижуя. «Не может того быть, – подумал он, – если этому актеру и впрямь недостает столь важной детали, как же ему живется?» Впрочем, в тот же миг подумал, что с Шан Сижуем, скорей всего, все в полном порядке. Другие могли городить всякий вздор, не стал бы он в самом деле снимать с Шан Сижуя штаны перед всеми, чтобы не обидеть его, ему же эти подозрения казались смехотворными.

– И чего ему не хватает? Я вот не заметил, чтобы ему чего-то недоставало.

Фань Лянь с невинным видом указал на горло:

– У него нет кадыка.

И вот тут-то Чэн Фэнтай вспомил, что и правда, когда верхние пуговицы на халате Шан Сижуя были расстегнуты, виднелась его гладкая шея. Расстегни ты еще одну пуговицу – и увидишь плавный изгиб шеи, идущий прямиком до ключиц.

– Прежде чем у Шан-лаобаня в подростковом возрасте начал ломаться голос, он исполнял мужские роли, причем амплуа ушэн! Когда же пришло время голосу ломаться, у всех он переменился, лишь у одного Шан-лаобаня остался почти таким же, как прежде, слишком молодым и нежным. Старый хозяин труппы Шан – приемный отец Шан-лаобаня Шан Цзюйчжэнь – человек вспыльчивый и раздражительный, десять лет он воспитывал этого ребенка, однако владыка небес словно закрыл глаза, послав ему это несчастье. Старый хозяин труппы Шан от волнения так вспылил, что схватил толстенную дубинку и избил Шан-лаобаня, приговаривая, что тот, подражая своей шицзе, игравшей женские роли, сам испортил себе голос. Однако в то время Шан-лаобань не уступал и в боевых навыках, он перелез через стену и выбежал на улицу, оборачиваясь и громко крича: «В том, что голос не меняется, моей вины нет! Отец, что тебе толку с того, что ты меня лупишь? Пусть даже ты забьешь меня до смерти, это все равно что лишай на голове у монахини вырастет, волос и так и так не будет!»

Проговорив это, Фань Лянь весело хихикнул, Чэн Фэнтай расхохотался, да и Лао Гэ, слушавший их разговор позади, не сдержал радости.

– С тех пор эта прибаутка «Все равно что лишай на голове монахини вырастет, волос и так и так не будет» разошлась по всему Пинъяну, до