Да не судимы будете - Игорь Черемис Страница 27

Она чуть пригорюнилась, и мне пришлось пересаживаться ближе к ней и обнимать девушку за плечи в обязательном утешении. Так мы просидели достаточно долго — минут пятнадцать, и за это время я успел смириться с тем, что ужин придется подогревать. В школе КГБ «моего» Орехова учили не только психологии, но и терпению. Впрочем, по последнему предмету я мог бы дать своему предшественнику серьезную фору.

* * *

Пока Татьяна утешалась, я снова мысленно вернулся к генеральским и адмиральским сынкам. Театр я за проблему не считал — мало ли что было, это полковник Денисов мог возить меня носом по столу, поскольку я прыгнул выше головы. Сейчас максимум пожурят, да и то с улыбкой, отечески. Любимов вроде был на моей стороне, так что никаких жалоб с его стороны я не ждал; впрочем, доброжелателей в театральном мире всегда было много, в этом Татьяна была права, и всё будет зависеть от того, как они преподнесут мою встречу с Высоцким. Впрочем, я надеялся, что Бобков сначала выслушает меня, а уже потом будет думать, сечет ли меч повинную голову или нет.

С военными всё было гораздо сложнее. Я мог попасть под внимание контрразведчиков лишь потому, что делал запрос на номер генерала, ответственного за московскую зону противовоздушной обороны. Формально я не нарушил ни одной служебной инструкции. Телефон в том доме попал ко мне в ходе оперативной игры, ведь Сава всё же был моим агентом, пусть и не знал об этом — я не счел нужным оповещать приятеля о том, что делаю. Да и никто не знал об этом, не было никаких бумаг, рапортов и прочих компрометирующих вещей. Ну а чтобы узнать, кто скрывается за этим номером, я поступил по существующим правилам — то есть запросил у коллег из информационной службы соответствующую информацию. И теперь я стоял весь в белом, но лишь в своем воображении. Второе Главное управление славилось жесткими методами работы.

Кроме того, Министерство обороны сейчас в ранге секретаря ЦК курировал мощный Устинов. Этот товарищ обладал огромным влиянием, в том числе и на Брежнева, и в вопросы оборонки никого постороннего старался не пускать, а за своих подчиненных мог и глотку при случае порвать, не особо разбираясь. Андропов не пойдет с ним на прямой конфликт, не та весовая категория сейчас у всемогущего председателя Комитета, он и много позже, насколько я помнил, старался Устинова не задевать.

А вот мне может прилететь по полной — даже разбираться не будут, в какие игры я играю и с кем. Но и в данном случае всё зависит от подачи — кто и, главное, как расскажет тем же Устинову и Андропову о том, во что я вляпался. Умом я понимал, что должен был ещё в управлении зайти к Бобкову и покаяться, но мне очень хотелось, чтобы эта ситуация рассосалась сама собой, без участия начальственных персон. В принципе, я всегда мог сказать Саве, что Юрий человек нехороший, деньги у него брать можно, а работать вместе — не стоит. Это прямо следовало из моей беседы с «Мишкой», пусть и с определенными оговорками.

* * *

— Не расстраивайся по пустякам, — я погладил Татьяну по голове. — И давай я всё же поужинаю, у меня там полтарелки осталось, а я голодный, как сто котов.

Она встрепенулась, как любая женщина, которая услышала от мужчины, что она его плохо кормит. Но быстро успокоилась, поняв, что я не винил её, а почти шутил.

— Да я уже всё… давай я подогрею, минутное дело.

Она засуетилась у плиты, сломала спичку и зажгла комфорку лишь со второй попытки, неловко перевалила картошку с отбивной на сковороду, и как-то нервно начала перемешивать всё это хозяйство, превращая содержимое в какое-то подобие рагу.

Пришлось вставать и брать готовку в свои руки.

— Вижу, как ты всё, — сказал я. — Посиди немного, я всё сам сделаю. И про расстраиваться я не шутил. Всё это дело яйца выеденного не стоит. Сколько раз Любимов увольнял Высоцкого?

Татьяна наморщила лоб, вспоминая.

— Я помню десяток… у него это в шестьдесят восьмом началось, до этого он себя смирно вёл. А потом… даже не знаю, может, он хотел альфой во всём театре стать?

Я молча подогрел блюдо, вернул его в тарелку, выключил газ, снова сел за стол и начал орудовать ложкой. Татьяна терпеливо дожидалась, когда я поем, не торопя и не прерывая разговор.

— В шестьдесят восьмом? — переспросил я. — Нехороший год. Многие тогда свернули с прямого пути. У Высоцкого не было никаких странных знакомых?

Она прыснула.

— У него большинство знакомых — странные. Режиссер тот, который «Вертикаль» снимал…

— Говорухин?

— Да, он, но Во… Высоцкий его Стасом звал. Ещё в конце того года появился Костя, Высоцкий говорил, что у него не аппаратура, а зверь. Ещё иранец какой-то иногда приходил… имя забавное… Серуш? Игорек иногда забегал, бард. А, ну и этот, Вадим, он золото добывает в Сибири. [1]

Это всё было не то. Все, кого перечислила Татьяна, были давно известны как друзья Высоцкого, и в моем времени о них знали все, кто интересовался его жизнью. Как и актеры с Таганки, эти люди не были против советской власти. Они могли позволить себе легкую кухонную антисоветчину, кричать со сцены про Данию, в которой всё прогнило, но при этом с удовольствием пользовались всеми благами и возможностями, которые им предоставлял Советский Союз. Кто-то действительно опередил своё время — как Туманов; но он был единственным, кто оказался способен согнуть бывших зеков и заставить их работать не за страх, а за совесть. Любой другой просто не справился бы — или же пришлось бы воссоздавать ГУЛАГ, чтобы эти артели из бывших заключенных могли бы работать и приносить стране столь нужное ей золото, ради которого власти готовы были закрывать глаза на любую побочную деятельность этого протопредпринимателя.

Тоже и с «Костей», то есть с Мустафиди — талантливый инженер, работает в закрытом НИИ, со своей работой справляется. Ну а то, что он возится с Высоцким, записывает его песни, а потом распространяет пленки по стране — невинная блажь, которая позволяет этому человеку не слишком думать о деньгах и прочих благах. Поэтому пусть он даже