Барин-Шабарин 5 - Денис Старый Страница 23

После того, как полноватый мужчина с пышными бакенбардами и большим носом картошкой согласился принять меня в свою компанию, княгиня нас представила.

Передо мной был никто иной, как Николай Алексеевич Милютин. Я знал, что он завсегдатай кружка Анны Павловны. Более того, Милютин, возможно был вторым человеком во всем этом собрании, помогая Анне Павловны с организацией салонных четвергов. Рядом с ним находился на данный момент не менее, возможно, и более известный человек — Пётр Андреевич Вяземский. Известный поэт, меценат, издатель.

Вяземский имел сходство с персонажем экранизации «Война и мир» постановки Бондарчука, то есть с самим режиссером. Казалось, что передо мной сидит Пьер Безухов, всё в тех же очках со слегка полноватым лицом и блуждающим взглядом.

— Ну-с, господин Шабарин, расскажите о себе. Мы же должны найти общие темы для разговора. Хозяйку дома нельзя расстраивать. Она всегда переживает, если гости не ведут увлечённые беседы, — сказал Пётр Вяземский.

Безусловно, сперва я стал рассказывать о том, что присутствовать в таком обществе для меня великая честь. Пусть Милютин ещё был только тайным советником, а не тем министром, который воплощал в жизни реформы Александра II, но Пётр Андреевич Вяземский уже был знаменитым поэтом, между тем, он князь.

Ну, а после я вкратце рассказал о том, чем занимаюсь. В своём рассказе делал упор на то, что я промышленник, и в моей собственности уже не одно достаточно крупное предприятие. Пришлось козырнуть дружбой со светлейшим князем Михаилом Семёновичем Воронцовым, рассказать о своих деловых и приятельских отношениях с графом Алексеем Алексеевичем Бобринским. Я не бравировал своими связями, тем более, что присутствующих подобных знакомств должно было быть еще больше. Но и не хотел, чтобы моим обществом тяготились, считали меня неким неудобством сегодняшнего вечера.

— Не чинитесь, все кто попадает в салон Анны Павловны, становится равными друг другу. Я и сам из бедной дворянской семьи, имение было всего лишь на сто пятьдесят душ. Но вы и я здесь, — сказал Николай Алексеевич Милютин.

Не знаю, чем было вызвано достаточно тёплые отношения ко мне со стороны и Милютина, чуть позже Вяземского, возможно, я просто не смог определить отличную актёрскую игру, но фальши не чувствовал.

— У нас есть три темы для разговора. Можем поговорить о состоянии дел в деревне, развитии производства в Российской империи и железных дорогах, а также о поэзии — о вечном, — резюмировал моё представление Пётр Андреевич Вяземский.

Было слышно, что он хотел бы поговорить как раз-таки о поэзии, я уже настраивался на то, что стоило бы что-то прочитать из восстановленных в памяти стихотворений. Всё же стихи я когда-то и читал и учил, чтобы покорять женские сердца, но знал их не так много, лишь только, чтобы слегка помочь своему другу Хвостовскому заработать имя.

— Господа, озвученные вами, князь, первая и вторая темы, суть одно целое — сказал я.

— Очень любопытно, — сказал Милютин, поёрзав на своём стуле, заняв более удобное положение. — Извольте, объяснить!

Что ж, поговорим о крепостничестве и о том, как оно влияет на промышленность, и что мы по многим показателям уже отстаём.

— Извольте, господа, с превеликим удовольствием, — сказал я, собираясь с мыслями

Глава 9

— Но это же несправедливо по отношению ко всем. И крестьяне с ваших слов, словно не люди, а детали механизма. Интересы помещиков не учитываете, — возмущался Николай Алексеевич Милютин. — Господин Шабарин, я ни в коей мере не говорю о том, что ваша позиция никчёмна. Но всё же она должна быть человечной.

— А я, уже простите, считаю, что предложенное вами просто невозможно. Закон о вольных землепашцах тому доказательство, — высказался Пётр Андреевич Вяземский.

Мы с Милютиным даже невольно переглянулись. Очевидно, что ни я, ни он не поняли, причём здесь закон о вольных землепашцах. Говорили мы, как казалось, несколько об ином. Князь Вяземский просто был не в теме, но старался хоть что-нибудь, но сказать. Вот, как сейчас, глупость.

Уже изрядно прожив в этом времени, вкусив прелести управления поместьем, заметив, как со своими землями управляются другие помещики, я пришёл к выводу, что далеко не все крестьяне готовы сбросить с себя оковы крепостничества. Проблема, которая мне, с высоты ста семидесяти лет, казалась достаточно простой, на поверку оказалось сложной и глубокой.

То, что с крепостничеством нужно бороться и высвобождать крестьян от крепости — факт неоспоримый, но не для самих крестьян. Дело в том, что многие крепостные всю свою жизнь живут решениями помещика и во многом надеются на барина. Помещик им поможет в голодные годы, барин подскажет, как поступать с сложных ситуациях, хозяин даст семян. Это, конечно, метафизическая категория, но крестьяне просто не умеют брать ответственность, принимать решения.

И тут им предлагается жизнь по собственному укладу. Одна категория крестьян, которая более-менее расторопная, примет новые правила жизни, даже со временем превратится в крепких кулаков. А вот другие просто растеряются, не будут понимать, что им делать. И тогда они просто пойдут к барину уже протоптанной дорожкой. Помещик, в свою очередь, не преминет этим воспользоваться. Он вернёт все те порядки, которые уже вроде бы как и отменены.

— Я не соглашусь с вами, — запротестовал Милютин. — Крестьяне знают землю и что с ней делать. К тому же они будут искать новой доли, что хорошо скажется на развитии промышленности. Как строить железные дороги, о которых вы так ратуете, если не будет кем их строить?

— И вы полностью правы, господин Милютин, вопрос только лишь о том, как освободить нужное количество рабочей силы, чтобы вступить в эру индустриального развития, — сказал я.

Дело же не в том, что не нужно отменять крепостничество, вопрос о том, как это было сделано в иной реальности этим же человеком, что сейчас со мной спорит.

Крестьянин после своего освобождения не станет, вдруг, другим. Он будет жить так, как он жил и пять-десять лет тому назад, но при этом будет должен немалые деньги государству, что будет ещё больше разорит крестьянское хозяйство. Более того, если реформа пойдёт по тем же лекалам, как и в иной реальности, то наметится сильный спад в производительности труда в сельском хозяйстве. Пусть и в первое время.

По той реформе все сервитуты оставались за помещиком. Это луга, лес, озёра и реки. Крестьянин не сможет уже