Бренная любовь - Элизабет Хэнд Страница 23

Дэниел заморгал, привыкая к полумраку. Кухню за стеклом заливал яркий свет, как в операционной, столики были из нержавеющей стали. Будто на скотобойне оказался, подумал Дэниел. Но пахло замечательно – жареным чесноком, свежим хлебом, анисовкой. И посетители были явно состоятельные: стройные дамы и господа в черном, помахивающие мобильниками и сигаретами.

Сели за стол. Тут же явился официант с меню.

– Мне, пожалуйста, телячью зобную железу, – не глядя в меню, сказала Ларкин. – И вино… Как насчет вина, Дэниел?

– Еще нет и одиннадцати…

У него чуть не вырвалось: «К тому же тебе нельзя спиртное». Вместо этого он быстро окинул взглядом столики и отметил, что почти на каждом стоят бокалы и винные бутылки. Да уж, Англия такая Англия, подумал Дэниел.

Пару мгновений он взвешивал «за» и «против». Он же ответственный человек, правильно будет отказаться – ради ее здоровья. Да и когда он в последний раз пил за обедом? Лет двадцать тому назад, когда тусовался с Ником…

Плохая идея, решил он, когда официант подал ему винную карту. А все ж иногда можно себе позволить, тем более, в Лондиниуме…

Он заказал бутылку кларета и чесночный стейк. Когда принесли вино, они с Ларкин выпили, и та с довольным видом откинулась на спинку стула.

– Не подскажете ли название сего храма чревоугодия?

– Кафе «Шуэт». Весьма злачное местечко, – ответила Ларкин. – Поэтому я решила, что вам здесь понравится.

– И правда, – польщенно ответил Дэниел. – Здесь подают абсент? Никогда не пробовал.

– После обеда. А вот и обед!

Ларкин взглянула на тарелку с телячьей зобной железой, от которой шел пар, затем выжидательно посмотрела на Дэниела. Тот занес над стейком вилку с ножом. Она следила за ним с видом голодной кошки, которую вот-вот должны покормить. Он улыбнулся, подчеркнуто изящным движением разрезал стейк и положил кусочек в рот.

– М-м-м-м, вкусно!

Только тогда она принялась за еду.

– Что ж, расскажи, – сказал Дэниел, – откуда у тебя ключ?

– От Пейним-хауса? Мне его подарили.

– Смотрю, тебе много всего дарят.

– В самом деле! – Она сделала глоток вина. – Меня завораживает искусство. Творчество. Я хочу понять, как оно устроено, хочу стать…

– Частью процесса? – Дэниел помотал головой. – Не выйдет. Произведение искусства получается таким, каким его задумал автор. Точка. Мы никак не можем повлиять на процесс.

– Как-то все же влияем. Скажем, одну и ту же картину Люсьена Фрейда с обнаженной натурой мы увидим по-разному, потому что я женщина, а ты мужчина. И мы оба увидим ее совсем иначе, если узнаем, что натурщица была возлюбленной художника. Его музой. Взять картины Россетти, которому позировали Лиззи Сиддал и Джейн Моррис…

– Но это еще не сделает нас частью творческого процесса, – возразил Дэниел. – Мы просто словили опосредованный кайф от осознания, что художник спал со своими натурщицами.

– А я уверена, что муза привносит в работу художника нечто большее. Нечто потустороннее.

Дэниел фыркнул.

– Смешно. Вспомните Пикассо: он спал с тысячами женщин – они все были потусторонние?

– Пикассо был единственный в своем роде. Уникум. Такому не нужно черпать силы в ком-то еще.

– Интересная теория: муза как альтернативный источник энергии. – Дэниел вновь опустил глаза на тарелку. – А вообще Ник прав: прерафаэлиты, даже самые видные, были в лучшем случае второсортными художниками.

– Меня сейчас не волнует, какой вклад они внесли в искусство. Меня интересует, откуда они черпали силу. Вот чего я никак не могу понять.

Дэниел положил руку на ее запястье.

– Ларкин, я тебе помогу. Понимать тут абсолютно нечего. Это просто работа – как мое писательство, как любой труд вообще. Нет тут никаких загадок.

– Для меня есть.

Он помотал головой.

– Извини, Ларкин, меня этим не возьмешь. Все измышления про Белую богиню[20]…– Он осекся.

– Что?

– Ничего. Я вдруг вспомнил, как вчера вечером наугад достал с полки книжку и прочел его стихотворение. Роберта Грейвса.

– Какое?

– Не припомню. Что-то про раздувание углей.

– Гаданием на книгах балуешься?

– Слушай, я же критик, это моя работа. Но раз ты заговорила о музах, вот что я скажу: «Белая богиня» – не научный трактат, а обыкновенный вымысел, наполовину самого Грейвса, наполовину тех психов, что сочиняли подобное до него. Как ученый он совершенно дискредитирован.

– Допустим. Но разве вымысел – это обязательно неправда?

Уноси ноги, подумал Дэниел, однако с места не сдвинулся. Ларкин убрала тарелку в сторону; ее лицо приняло задумчивое выражение.

– Ты знаком с творчеством Рэдборна Комстока?

– А то! Когда я учился в университете, у всех девушек, с которыми я спал, над кроватью висели постеры с его иллюстрациями. А, еще Максфилд Пэрриш – эти его девицы на качелях.

– Комсток тоже писал Тристана. Первые свои заказы он получил здесь, в Лондоне.

Официант унес тарелки и пустую бутылку из-под вина. Дэниел думал заказать вторую, но не успел: Ларкин подозвала другого официанта.

– Хью, – сказала она, – нальешь нам l’absinthe?

– Конечно.

Ларкин улыбнулась Дэниелу.

– Американцы! Сама невинность. Надо же, никогда не пробовали абсента!

– Я думал, он запрещен. Или ядовит.

– У вас, американцев, за что ни хватишься – все или запрещенное, или ядовитое.

– А с чего тогда всем этим ребятам – Верлену и прочим – крыши посносило?

– Во Франции был неурожай винограда, и все, кто привык пить вино, перешли на абсент. Только алкоголя в нем вместо пятнадцати процентов все семьдесят пять, а пили его из тех же бокалов. Кстати, Дэниел, здесь вы можете попробовать коктейль, какой подавали в кафе «Дохлая крыса». «Момизетта», что в переводе означает «мамочка»: абсент и оршад со льдом.

– Оршад?

– Миндаль и флердоранж. В вашей редакции такое не пьют?

– Лучше бы пили. – Он подался к ней. – Итак: ты замужем? Или…

Ларкин опустила глаза на пустой бокал и промолчала.

– Была, – наконец ответила она. – Думаю, можно назвать это замужеством. Давняя история.

– Что случилось?

Она в замешательстве взглянула на него.

– Не помню. Я вообще мало что помню. Это важно?

Дэниел помотал головой.

– Ничуть, – тихо произнес он.

Подошел официант с подносом: два высоких бокала со льдом, серебряная сахарница, щипчики и серебряная ложка с отверстиями на дне. В последнюю очередь он выставил на стол кувшинчик с ядовито-зеленой жидкостью – казалось, это что-то радиоактивное.

– La fée verte,[21] – эффектно произнес он. – Вам смешать?

Ларкин улыбнулась.

– Спасибо, я сама.

Один бокал она поставила перед Дэниелом, поместила на него ложку и выложила сверху пирамидку из сахарных кубиков. Дэниел завороженно наблюдал.

– Потрясающе! Может, ты и ложки гнуть умеешь?

– Теперь смотри…