Повесть «Отче наш» и другие рассказы - Роман Кружилин Страница 21

Выдержал я паузу, а Тома не может остановиться, уже скоро икать начнёт.

— И что такого смешного в охмурении? — пытаюсь продолжить беседу.

— Не могу, — сквозь смех выдавила Тома, не могу охмурить. Я — такая бомба, а не могу.

— Слышь, ты, бомба, — говорю, — если ты не остановишь свой хохот, то скоро от него взорвёшься!

— Это я могу, — выговорила Тома, потихоньку останавливая истерику, — это мне раз плюнуть. А охмурить — не могу. Не работает.

Смех у женщины — защитная реакция. А когда такая истерика, значит дело совсем плохо. Не выходит каменный цветок, и психика на справляется. «Надо её успокоить, — думаю, — а то совсем мы её потеряем». Ещё и ящик этот. Её проблемы решаются просто, поскольку сами простые. Она «буксует» от чрезмерного усердия. Нет у неё опыта обладания суперчарами, она их на всю катушку запускает, а надо дозировать. Этакий пинг-понг. Отправил мячик туда и ждёшь ответ. Пришёл — опять отправляешь. Надо иметь терпение. Мужики — они по отношению к дамам как неквалифицированные пользователи. Юзвери. Пока поймут, как оно работает, может сто лет пройти. А если комп быстрее юзверя работает, то юзверь ещё больше тупит. Поэтому, те дамы, которые самые опытные, они умеют притормаживать, чтобы клиент догнал. Но это опыт, сын ошибок трудных, а у Томы суперчары горят.

Думаю, как же её притормозить-то? Тут всё к одному. Ночные кинозалы, сундуки, суперспособности, мужчина мечты, уйдёт же, Глеб Иваныч, надо что-то делать, и так далее. Тут любая психика не выдержит, не то, что такая хрупкая, как у Тамары. Тут надо либо водку пить, либо… И тут у меня родился план. Сумашедший, как и сама ситуация. Клин клином, думаю, вышибают.

— Сиди здесь, сейчас вернусь, — говорю.

Я Баху уже не первый год знаю. Он ключи от уазика под ковриком в самом уазике держит, потому что боится потерять «по этому делу». И потому уазик никогда не запирается. А от кого в степи запирать? Открываю, проверяю ключи — на месте. Сажусь, завожу и подруливаю к Томе. «Садись, — говорю, — красавица. Поедем к сундуку в гости». Как её озноб начал бить-колотить, просто жуть. Руками-ногами отбивается, отказывается, «не поеду, — говорит, — и всё!» Еле затолкал. Сильная такая на воле. Хорошо кормят.

Но как села, не стала выскакивать, сидит тихонечко молча. Завожу, едем. Фары по степи прыгают, у меня такой же стук в висках скачет. Думаю: «Э, Рома, надо и тебе самому успокоиться». Еду и считаю до ста. Тома нема как рыба, только ноги на сиденье подтянула, руками за скобу уазика впереди держится, а голову на коленях держит, голова на кочках подскакивает. Умора.

Еду и чувствую, не одни мы. Кругом темень, а ощущение такое странное… Я тогда останавливаюсь и фары выключаю.

И тут мы с Томой офигеваем. На дороге стоят три фигуры в тёмных балахонах метров семь каждая и показывают нам жестами, чтобы мы уезжали обратно. Я говорю: «Ты их видишь?» Тома кивает головой. Не знаю, как вам, а мне три двухэтажных ретро-инспектора ГИБДД в плащах и ночью в степи показались более чем убедительными. Думаю, фиг с ним, с ящиком, так и быть, поедем в лагерь. Завожусь, разворачиваюсь и уже спокойный, как дверь, веду уазик в лагерь.

Там на нас выбегает ошалевший Баха и машет руками. Он не только махал, но и разговаривал громко. Точно не помню о чём, что-то на тюркском. Меня же Баха интересовал в самой меньшей степени. Я тихонько поглядывал на Тамару. Её перестало колотить, но она выглядела очень уставшей. Поэтому, когда я вышел, и Баха начал ближе разговаривать и махать руками, я ему объяснил, что Томе стало плохо, и я её повёз в город, но она оклемалась по дороге и решили пока не ездить. Почти и не наврал, по сути. Баха быстро остыл, и мы отвели Тамару в домик. Она почти сразу заснула.

Выяснения и инструкции по пользованию общественным автотранспортом от Бахтияра заняли ещё пару минут. Я их серьёзно не воспринимал, он, наверное, тоже. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись спать. Пришёл я в домик, допил прямо из термоса кофе и тут же уснул. Парадоксов друг.

Ночью мне снился странный сон. Я вешал бельё на верёвку, но крепил не прищепками, а магнитами от холодильника. А потом смотрю, на простыне узор, как на сундуке, и она сохнет не вертикально, а горизонтально. А потом магниты от верёвки отделились и начали складывать на простыне узор. Причём, сначала на трёх первых точках стали, тогда засветились остальные точки. И потом определённым порядком начали на них перемещаться. Потом, когда магниты дошли до трёх последних точек, простыня засветилась вся и улетела. На этом сюжете меня и застал соседский будильник.

Львович, уже осведомлённый Бахтияром о нашем с Томой ночном клубе автопутешествий, был мрачнее тучи. В двух словах он мне поведал, что не для того меня сюда вызывал, чтобы я тут устраивал публичный дом на колёсах. Это ему так Баха всё подал. Смешно. Каждый думает о других ровно то, что делает сам. Я спорить не стал. Вообще, спорить бесполезное дело. Всё разрешится само и быстрее. А Баха стал в очередь на крупный прикол. Ему понравится. Или нет. Это уже не важно. А шутить мы умеем.

Кстати, звонил водитель крана. Спрашивал, как можно размагнитить машину. Оказалось, он не может нормально по городу передвигаться. В радиусе 50 метров при проезде крана включаются все автосигнализации. Так и ездит с музыкальным сопровождением постоянно. Неудобно ему. Невовремя он позвонил. Мы ему подробно рассказали, что клин клином вышибают и для размагничивания крана надо теперь другим бортом к ящичку прислониться. Больше он не звонил.

Львович долго молча ходил по скрипучему полу бытовки и собирался с мыслями. Захотелось дать ему треуголку. Красивую, с перьями. Наконец, он остановился напротив окна, наклонился на каблуках и резко повернулся к столу, за которым мы прятались в ожидании его вердикта. Тут же пролетела мысль, что он начнёт с классического «господа, я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятное известие…»

Я почти угадал — видимо, эта мысль, рикошетом от Львовича, задела и меня.

— Не буду начинать с