Рандом (СИ) - Ирина Е. Булгакова Страница 21

одежды, ни иссохшим мертвецам, улыбающимся мне беззубыми лицами, было меня не напугать. Мой страх, как забытая в транспорте вещь, с потерей которой давно смирился, остался в том дне, когда испуганная и ошарашенная происходящим, я оказалась на улице. Озираясь по сторонам, я перебежала Вознесенский, перекрытый аварией. Точнее, они все смешались в кучу – машины, люди. Прямо у меня на глазах из открытой дверцы разбитого джипа медленно вывалился мужчина. Он говорил что-то веселое, прижимая к уху пустую руку, с торчащей из локтя белой костью. Я обогнула маршрутку, с капотом, раздавленным столбом пополам – я не хотела смотреть в окна, словно специально затянутые дымом от таких неосторожных взглядов, как мой.

Я летела по Садовой, всюду натыкаясь на странных людей, которым было плевать не только на меня, но и на происходящее вокруг. На полном ходу велосипедист врезался в лежащую на боку детскую коляску. Он перелетел через голову и проехался по асфальту. Поднялся. Лицо темноволосого парня не выражало ничего, кроме сосредоточенности. Из разорванного плеча хлестала кровь, заливая футболку. Некоторое время он постоял, глядя прямо перед собой, потом, хромая, пошел дальше. Кап-кап, за ним потянулась кровавая дорожка. Как дотошная хозяйка, помешанная на чистоте – за парнем увязался дождь, замывая кровавые следы. Забытый велосипед лежал на боку, вращая колесом.

Я бежала, стараясь не вдаваться в детали -  они нарочно лезли мне на глаза. Наверное, им всем было скучно сходить с ума без зрителей. У Гороховой, с дома на реставрации сорвало тент, огораживающий стройку. Зеленое сетчатое полотно потянулось  крылом через улицу,  но слегло, прибитое дождем. С последнего этажа строительных лесов сорвался рабочий и полетел вниз. Я слышала хруст, с которым его голова воткнулась в бетон.

Разбивались машины, въезжали в столбы, давили не старающихся избежать столкновения прохожих. Грохот, скрежет металла, серия взрывов – далеких и близких. В механическую какофонию не вплетались звуки человеческих голосов – никто не ругался, не орал от боли или ярости, не бился в истерике. Они все, негромко переговариваясь, двигались, тихо и буднично принимая раны, переломы, ожоги. И смерть.

У Невского я остановилась. Меня стошнило. То ли от шока, то ли от запаха обгорелых тел, выпавших из объятого пламенем экскурсионного автобуса. Было ли мне страшно?  Вообще не то слово. Я не чувствовала тела, мне даже казалось, что сердце не бьется, в моей голове царил хаос. Я металась в безумии, надеясь достичь границы, за которой все осталось по-прежнему. Куда бежать? Если дома не стало, разве существовало на свете место, где можно укрыться? Одна в целом мире – вот как я себя чувствовала – одна, среди разрушения, крови, мертвецов.

Не знаю, как мне удалось выжить. Как меня не долбануло чем-нибудь – всего-то нужен был кирпич, свалившийся мне на голову. Садист и насильник,  овладевший городом, сохранил свидетелей. Меня, в том немногом числе.

Я нашла себя ближе к вечеру – промокшую, дрожащую, в каком-то кафе на Дворцовой набережной. Подтянув колени к груди, я сидела на диване и раскачивалась из стороны в сторону. Я смотрела на официантку с изрезанной щекой, на которой уже запеклась кровь. Улыбаясь, она поставила передо мной чайник и обгоревшую до черноты пиццу. Да, я встрепенулась и попробовала пристать к ней с вопросом. Опомнилась я лишь тогда, когда официантка направилась к стойке, на ходу кинув пустому столику:

- Минуту, я сейчас подойду.

Провожая девушку отчаянным взглядом, я опять впала в прострацию. Туда, где царило полное безразличие. К действительности меня вернул протяжный звук. Он постепенно разрастался, заполняя пространство. Остервенело, без перерыва выли собаки. Собаки выли так как не выли никогда. Умолкала одна, продолжала другая. Все протяжней, забираясь в немыслимые для собачьего горла верха и срываясь в визг, вызывающий зудящую в зубах боль.  Под несмолкаемый дикий вой я вышла на набережную, затянутую дымом.

Мне некуда было идти, поэтому я пошла домой. Звук моих шагов тонул в долгом, нескончаемом вое.

Сколько времени я провела в постели, практически не выходя из своей комнаты? Я закрылась от них – Антошки с мамой. Я ничего не ела и не пила. Может, мне хотелось умереть, но точно не скажу. Когда я выныривала из слабого подобия сна, меня терзала мысль, что кошмар кончился. Крадучись, я выбиралась в коридор, чтобы в следующее мгновение рухнуть в неостывшую постель, унося с собой разбитую вдребезги надежду.

Был вечер, когда обессиленная, не имеющая за душой ни единой здравой мысли, я выползла на кухню.

- А Влада скоро придет? – скрипнул Антошка.

Я вздрогнула.

- Надеюсь, часа через два. В лучшем случае, - ответила мама. Она стояла у плиты. На сковородке горело масло. Время от времени мама производила какие-то манипуляции с тарелкой и миской, а потом снова и снова опрокидывала над сковородкой пустой половник.

- Мама, я дома, - сказала я и испугалась звука собственного голоса, такого жалкого, беспомощного.

- Не торопись, зайчик, поперхнешься. – Мама, наконец, выключила плиту, поставила перед Антошкой пустую тарелку и села. – Возьми сверху горяченький.

- Когда я вырасту, я стану разведчиком, - выпалил Антошка.

- Разведчиком? – удивилась мама. – В смысле, военным?

- Не-а. Я буду разведчиком. Разведаю там всякие недра полезные в земле. Найду нефть и мы будем богатыми. Валерка сказал, если у тебя много нефти – ты богач.

Мама усмехнулась.

- И что ты будешь делать с богатством?

- Куплю себе всего. Айфон куплю, планшет. Игрухи всякие. Еще машину куплю. И тебе… И Владке тоже. Пусть катается, что мне жалко, что ли? Хоть она и вредная.

Мама рассмеялась. Почти весело.

Им было хорошо вдвоем. Они нашли общий язык. Вернее, они его и не теряли. Это я – исключенная из общей игры, застряла в дверях.

Распогодилось. Лучи закатного солнца добрались до пустой тарелки. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Запредельно. До мозга костей. Все то, с чем я столкнулась на улице в первый день конца света, представилось мне дурным сном, но мама, не замечающая меня…

Я пятилась. Очень медленно. Солнечный луч успел оторваться от тарелки - он полз по маминому лицу, оставляя в моей памяти бледную щеку с морщинами, челку, закрывшую глаза, заострившийся нос…

Музыку я услышала на подступах к Биржевому мосту. Неизвестно, какую аппаратуру использовали, но звук сшибал с ног. Я знала лишь одного человека, не оставлявшего попыток разбудить впавший в вечную спячку город. Проникшись забойным ритмом, я застряла на набережной. Облокотившись