Все против всех - Герман Иванович Романов Страница 21

— Открывай немедля — твое дело молится, мое воевать!

Подействовало, засов без скрипа заскользил в пазах — жира монахи явно не пожалели. Князев втиснулся в щель, и, сделав пару приставных шагов, отошел за раскидистые кусты. Сзади тихо закрылась потайная калитка, Иван же присел на корточки, адаптируясь глазами к темноте, и больше полагаясь на слух, который у него был отличный. Но так и возраст еще тот самый, рубежный для каждого христианина, хотя сейчас он формально стал на шесть лет старше — ведь настоящему младшему Старицкому должно быть 39 лет. Но тут «повезло», если можно так об этом сказать — он всегда выглядел гораздо старше собственных лет, ранняя обильная седина и морщины изрядно старили его в глазах окружающих. Так что с этой стороны его никто не заподозрит, главное самому не обмишулиться.

Иван чуть качнул головой, вытравливая ненужные сейчас мысли. Он настроился на схватку — вечер перестал быть томным, как сказал один классик в известном для другого века произведении.

— Бандиты…

Слово даже не прозвучало, упало беззвучно с языка как осенний пожелтевший листок. Хотя вернее назвать суетившихся у монастырского подворья людей разбойниками или татями — регулярным формированием от них не пахло. Разномастно одетые, причем добрый десяток в светлые одеяния, на трех-четырех поблескивали панцири с большими металлическими пластинами на груди — как-то их идентифицировать он не смог, не имелось нормальных знаний о средневековом вооружении и защитном снаряжении. Но даже если пуля не пробьет броню, то ребра переломает — об амортизации тут вряд ли ведают, а кольчуга не бронежилет «хорошего» класса.

Напавших на обитель было десятка три — сейчас они грабили подворье, с которого доносились жалостливые женские крики. Не пронзительные, что было бы гораздо хуже для жертв. Взять нахрапом обитель лесная вольница не смогла — монахи просто не отворили ворота или калитку, хотя их пытались обмануть жалостливыми речами. Теперь все действо шло уже открыто — лезть на частокол криминальный элемент не стал, видимо знали, что у иноков имеются пищали. А вот монахи пока не жгли факелов, но уже по его настоятельной просьбе — до поры, он сам подаст им сигнал. А келарь вряд ли оплошает, хоть и в изрядных годах, но в молодости был изрядный рубака — вбитые насмерть повадки даже старость не спрячет, если умеешь видеть. Хороший ветеран, а плохие просто не доживают, всегда имеет плавные движения, «экономичные», для рационального расходования сил.

— Ай-ай, как нехорошо…

Под прицельной планкой была толпа, не одиночная цель — размахивали руками, что-то выясняли. По ним и хлестанула картечь, вначале один выстрел, а через секунду другой. Дуплетом стрелять было нельзя — нужно, чтобы противник оценил огневую мощь пошедших из обители «стрельцов» на вылазку. И здесь был единственный шанс в одиночку разогнать всю эту шайку, и Князев решил его использовать. Ведь пищали перезаряжаются долго, несколько минут, у ружья это занимает десяток секунд. Так что три шага в сторону, прикрылся кустами и шмальнул снова двумя выстрелами, на этот раз пулями в хорошо различимых воинов — тех, что в доспехах, они явно были командирами. Иначе бы не озаботились своей безопасностью, что говорило об определенной выучке.

— Ой, я-яй!!!

Хорошо попал — вой смертельно искалеченного человека, оборвавшийся на высокой ноте, даже ему подействовал на нервы. И только сейчас на стене обители показались горящие факела, и один за другим, через короткие интервалы в несколько секунд, прогремели три выстрела. Тяжеленые пищали били с грохотом противотанковых ружей — довелось ему как-то раз пулять из двухметровой «дуры» времен войны с гитлеровцами. Грохот страшенный, тут точно такой же, и отдача вряд ли слабее — плечи инокам вынесет. И сам стрельнул два раза, успев перезарядить ружье.

— Стрельцы!

— Спасайтесь! Всех убьют…

Разумные мысли, хотя и запоздалые — разбойнички умели считать, число выстрелов запоминается большой кровью. А Иван подбавил им «жару», хлестанув картечью по спинам — с полусотни шагов само то, очень доходчивый довод. Тут даже тупой бандит, подсчитав восемь выстрелов из кустов, и три со стены, сообразит, что напоролся на регулярный отряд, воюющий «огненным боем». А таковые только стрельцы, у которых кроме пищалей имеются еще бердыши, у которых большое округлое лезвие на длинном топорище — как раз для резни бездоспешного противника. Выстрелив еще два раза в спины бегущих, но уже пулями, что прибавило прыти удирающим врагам, он увидел с края дороги неяркую вспышку и тут же донесся пронзительный вой смертельно раненного разбойника.

— Молодец, Малой, не удрал, решил помочь, услышав выстрелы! Но тогда монахам «подсветку» дать можно, должны же сообразить!

Не успел прошептать, как со стены громыхнула самая натуральная пушка, правда, единственная, и с очень коротким стволом. А Иван сделал еще два выстрела и закричал:

— Сотник! Окружай гадов!

Со стен донеслась яростная разноголосица, громкая и страшная, у иноков были хорошо поставленные голоса:

— В бердыши их!

— Рубить без жалости!

— Окружай! Догоняй!

— Ату их, татей!

Иван только хмыкнул, слушая «концерт» — импровизация вышла на диво убедительной. Теперь настало время подводить промежуточные итоги случившегося, и делать выводы…

Глава 23

— «Но ежели царя именуют микадо, то главного наместника, что от его имени правит — сегун. И назначается он из двух родов, из которых цари были — Миновара и Фудзимото, хотя раньше из трех. И разбита страна на княжества, и у тех свои правители — дайме. Князья эти враждуют промеж собой, как только сегун умрет, али убьют его, и один, что силой или интригами отличен, возьмет власть сегуна на себя».

Архимандрит Троице-Сергиевской Лавры читал вслух, «спотыкаясь» на незнакомых словах. Покачал головой и тихо произнес:

— Страна сия чудная далеко, а все как у нас, Авраамий.

— Я то же немало удивлялся — сильно человеческое в нас, мало к богу прислушиваемся. То же и в закатных странах творится — там католики с лютеранами сцепились, и вот сто лет друг дружку смертным боем бьют без всякой жалости. А у нас что сейчас твориться?!

Келарь огорченно вздохнул и засопел. Архимандрит снова углубился в чтение листков, удивленно ахая. Да и сам Авраамий был немало удивлен рассказам князя Старицкого, а чтобы не забыть ничего важного, посадил за стеной «холодной кельи» двух иноков, что повествование записывали слово в слово. А так она именовалось потому, что печь в