Башня времен. Заброска в советское детство - Анджей Б. Страница 20

Растерянный Жека опешил от такого поворота и безвольно болтался у неё в когтях. А что ему было делать? Не драться же с ней. А Снежана тем временем шипела змеёй прямо Жеке в ухо:

— Слышь, мелкий говнюк! Не лезь, не лезь к нам, сопля, чмо малолетнее!

Лицо её искажалось гримасами, ярость придала неженской силы. Жеку пронзило острыми ногтями до самого скелета, он дёрнулся, но куда там, вырваться было невозможно.

— Всё равно я заберу его себе, — неслись, обдавали Жеку приторными парфюмами быстрые, не желающие себя сдерживать слова. — Жена не стена, отодвинем. Есть дочь — ну, ничего, заплатим алименты.

Так вот оно что, понял Жека, хватаясь за злые цепкие руки и пытаясь оторвать эту горгулью от себя. Она всё уже распланировала, Геннадий настолько ей приглянулся, что она возжелала заполучить его, невзирая на любые преграды. Он нужен ей, а дальше неважно, он будет её собственностью — как шкура белого медведя на полу или рогатая лосиная голова на стене среди картин в блестящих рамах. Понимать это было жутко, и Жека рванулся из последних сил и задёргался, как нанизанная на иголку бабочка.

— Отпусти парня, Снежана, — раздался вдруг негромкий и надтреснутый, но перекрывший все иные слова и звуки голос.

Перед ними, мучительно скособочившись и прижимая одну руку к животу, к нижней его части, стоял Геннадий Баранов. Он всё слышал. Глаза его были ясные, пронзительные. Позади топтались автомобилист Вовчик и безымянный таксист из «Волги».

— Отпусти парня, — повторил Геннадий, и Снежана медленно разжала хватку.

Она тяжело дышала и смотрела на Гену. Причёска её чуть растрепалась, помада размазалась, и всё равно она была сейчас очень притягательна — особенной, стервозной какой-то притягательностью. Гена медленно отвёл от неё взгляд, шагнул нетвёрдым шагом к таксисту, в руке его мелькнула синяя пятирублёвая бумажка.

— Отвезите её… Отвезите, куда скажет.

Снежана взмахнула волосами, блеснуло во рту золотое.

— Забери свои деньги, инженеришка! — крикнула она, сверкнули ядовито глаза.

По Гениному лицу скользнула печальная кривоватая усмешка.

— Возьми-возьми, — махнул он таксисту. — И давай, увози, увози уже…

Таксист взглянул на Снежану с интересом и некоторой опаской, пожал плечами и потопал к своей Волге.

Гена тем временем с усилием выпрямился. Завозился, ослабляя ремень на джинсах. Мотнул головой автолюбителю Вовчику:

— Вот оно как, эх… Подбросишь до Пляжного?

— Конечно, — Вовчик с готовностью кивнул.

Гена вздохнул, потирая больное и невезучее своё место.

— Ну ты тоже… Не мог послабее шарахнуть, а? Каратист, что ли?

— Футболист, — виноватого потупился тот.

Скрипнула, открываясь, жигулёвская дверца.

— Залазь, следопыт, — усмехнулся Гена.

Жека не стал отказываться, подошёл, забрался на заднее сиденье. Откинулся на мягкую кожу, закрыл устало глаза.

Жека закрыл глаза, а когда через пару секунд их открыл, за окнами стало черным-черно, а по бокам от него сидели двое. Один — усатый в пиджаке, с клочьями тумана на плечах, второй — бетонный пионер, чья акселератская фигура едва уместилась, изогнув шею, в салоне машины.

От неожиданности Жека вскрикнул — и провалился во вспыхивающую искрами и радугами темноту.

***

Очнулся Жека в кресле, но не в автомобильном, а совсем в другом. Открыл медленно глаза, увидел стол, другие кресла, людей в этих креслах. «Рыцари круглого стола» тоже приходили постепенно в себя, щурились, шевелили плечами и локтями, хрустели шеями. Только коммерческий человек Акула, что располагался напротив Жеки, сидел тихо и неподвижно. Но вот веки его дрогнули, голова мотнулась в сторону, вернулась резко обратно. Не открывая глаз, Акула завозился, промычал:

— А ну, руки… — и ещё что-то матерно-неразборчивое.

Откинулся в кресле, борясь с кем-то невидимым, стукнулся коленом о низ стола, зашипел от боли. Глаза его распахнулись, наконец, блеснули свирепо и, кажется, затравленно. Потом он крутанул головой, осмотрев присутствующих диковатым взглядом. Замер. Пробормотал, успокаиваясь:

— А, это вы…

Выдохнул и первым полез из-за стола.

Глава 8

Что сразу же бросилась в глаза: за окном было светло. Затянутое сплошным облачным слоем пасмурное небо нависало над холмами, что белели невдалеке, и после жутковатого, замершего в безвременье, длящегося сутками кряду снегопадного вечера (Жека определял его для себя как вечер, хотя то могла быть и ночь) — небо это показалось едва ли не ярким, светящимся изнутри. Все не сговариваясь заодевались и высыпали на улицу.

Воздух снаружи был морозен и свеж. С холмов задувало слегка ветром, и ветер этот пах чем-то непонятным, как будто озоном, электричеством, как при грозе, хотя никакой грозы здесь вроде бы не намечалась.

Эти покрытые снегом холмы высились рядом, в пределах досягаемого, а с другой стороны широко пролегла степь, белая и однообразная. Дальше за ней до горизонта тоже тянулись холмы, были они невысокие и ничего интересного, похоже, не скрывали. И только в одном месте, очень далеко, темнело что-то похожее на лесной массив. А в совсем уж туманной дали угадывались между землёй и небом почти невидимые синеватые горы.

Ничего никому не сказав, хмурый Акула натянул ближе к ушам свою именную бейсбольную фуражку и решительным шагом устремился в направлении холмов. Он на ходу застегнул дублёнку и дальше шагал, энергично размахивая руками. Снег громко хряпал под подошвами его недешёвых ботинок.

Жеке, конечно, тоже не терпелось взглянуть на то, что же там, за холмами. Но бежать вслед за неприятным человеком Акулой было как-то неправильно. И как теперь быть, Жека засомневался. Остальные, наверное, ощущали что-то похожее, только Костя ощущал неизвестно что — стоял, запрокинув голову, кутался в длинное пальто, глазел зачем-то на облачные небеса.

— Пойдёмте, что ли, — предложил лысый Фёдор и для поймавшего ступор их товарища повторил: — Пошли на горку, Костян!

На Фёдоре была рабочая охранная тужурка, на ней, как и на примелькавшемся уже в помещении комбинезоне, было написано: «Охранное предприятие Демиург», про охранное предприятие — маленькими буквами, про демиурга — большими, заметными издалека.