Врач из будущего - Андрей Корнеев Страница 15

Когда часы на ратуше пробили одиннадцать, он, крадучись, как настоящий лазутчик, прокрался в крошечную, заброшенную лабораторию в подвальном крыле больницы. Ее использовали для простейших анализов мочи и крови, и в запыленных шкафах хранился скудный запас реактивов. Пахло здесь пылью, окисленным металлом и слабым, но стойким ароматом уксусной кислоты.

Хлорамин Б, — лихорадочно соображал он, зажигая коптилку и осматривая запасы. Его тень, огромная и уродливая, плясала на стенах, заставленных склянками. Основной и самый реалистичный вариант. Хлорная известь, аммиак… Должно быть. Просто и эффективно. Мощный окислитель, долго сохраняет активность.

Его руки дрожали от напряжения и недосыпа, но сами движения были точными, выверенными — сказывалась мышечная память и отточенный годами навык работы в стерильных условиях. Он работал в почти полной темноте, боясь зажечь яркий свет и привлечь внимание ночного сторожа. Едкий запах хлора и аммиака щипал глаза и перехватывал дыхание.

«Если поймают сейчас… Студент ночью в лаборатории, что-то смешивает… Объяснить это будет абсолютно невозможно. Скажут — диверсант, готовит взрывчатку или яд. Расстрел на месте без суда и следствия». — внутренний голос паники нашептывал ему ужасающие сценарии.

Но он вспоминал бронзовый оттенок кожи Николая, его тихие, полные отчаяния стоны. Это придавало ему решимости, заставляя руки действовать быстрее и точнее. Через несколько часов напряженной, изматывающей работы, сопровождаемой постоянным страхом быть обнаруженным, у него в колбе оказалась мутная, желтоватая жидкость с резким, знакомым запахом — примитивный, но стабильный и мощный антисептик. В правильном разведении он будет в десятки раз эффективнее карболки и в разы — сулемы. Это был его шанс. Его выстрел в будущее, в лицо безжалостному «приговору» эпохи.

Пока он работал, его мозг автоматически рассматривал и другие, более сложные варианты. Повидон-йод… Вот идеальное решение. Стабильнее, меньше раздражает ткани, пролонгированного действия. Но синтез повидона… Это уже серьезная органическая химия, нужен йодовинилпирролидон, нужны специфические катализаторы, аппаратура… Нет, в этих условиях, в этом подвале, это чистая фантастика. Хлорамин — наш единственный выбор. Просто, дешево, сердито. Как и любит отец. Эта горькая ирония заставила его на мгновение усмехнуться в полумраке лаборатории.

Утром он явился в больницу с таким видом, что мать, Анна Борисовна, ахнула, увидев его в коридоре.

— Лёва! Да ты совсем не спал! Ты болен? У тебя лица нет!

— Мама, мне нужно поговорить с тобой. Срочно. Наедине. И… с Александром Игнатьевичем. Речь идет о жизни человека.

Он изложил им все в пустой перевязочной, куда они заперлись, придвинув тяжелый шкаф с бинтами к двери. Говорил быстро, но четко, опуская истинный источник своих знаний, говоря о «изучении зарубежных журналов», о «логическом развитии идей асептики», о «теории стабильных хлорсодержащих соединений», о своем «ночном эксперименте» по синтезу такого соединения. Он показывал им склянку с белесой жидкостью, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

Анна смотрела на него, и в ее глазах боролись ужас, материнская тревога, профессиональное восхищение и леденящий душу страх.

— Ты с ума сошел, Лёва! — прошептала она, хватая его за руку. — Самостоятельные химические опыты! Ночью! И ты хочешь применить это на больном! Это… это безумие! Это чистейшей воды авантюра!

— Это единственный шанс этого человека, Николая, — перебил он, глядя на нее прямо, вкладывая в свой взгляд всю свою взрослую, ивановскую решимость и знание. — Без этого он умрет сегодня или завтра. После ампутации, в диких муках. Ты это прекрасно знаешь. У него нет шансов. Я даю ему этот шанс.

Уговорить главного врача, Александра Игнатьевича, человека осторожного, запуганного системой и вечно ожидающего доноса, было неизмеримо сложнее.

— Вы предлагаете мне рисковать репутацией всей больницы? Жизнью пациента? Вашей карьерой? Вашей… свободой, в конце концов? — главврач ходил по тесной перевязочной, его лицо багровело, а жилистые руки сжимались в кулаки. — На основании ночных опытов студента? Это даже не самодеятельность, это… это пахнет вредительством! Саботажем!

— Я беру всю ответственность на себя, — упрямо, как заведенный, повторил Иван, чувствуя, как пол уходит из-под ног, а ладони становятся влажными. — Это мое рационализаторское предложение.

— Вас, мальчишка, потом расстреляют как щенка, а мне за вашу «ответственность» по шапке достанется от наркома! Меня самого могут объявить пособником! — взорвался тот, останавливаясь перед ним и сверля его взглядом.

И тут заговорила Анна. Тихо, но с такой сталью в голосе, что оба мужчины замолчали.

— Александр Игнатьевич. — Она сделала шаг вперед, становясь между ними. — Я, как врач с двадцатилетним стажем и как его мать, ручаюсь за него. Я вижу в его расчетах строгую, железную медицинскую логику. Я не понимаю, откуда у него эти знания, но я верю его интуиции и его уму. Я беру всю медицинскую и личную ответственность на себя. В случае провала — скажу, что это была моя инициатива, мои расчеты, а он лишь помогал мне как лаборант. Я напишу расписку.

Главный врач смерил ее долгим, испытующим взглядом, потом перевел его на Ивана, на склянку в его руках, снова на Анну. В его глазах шла тяжелая, изматывающая борьба: страх перед доносом, перед парткомом, перед незримым оком ОГПУ — и тусклая, почти угасшая искра врачебного долга, надежды на чудо, на то, что вот этот странный, не от мира сего студент действительно может совершить прорыв.

— Черт с вами… — просипел он наконец, опускаясь на табурет и проводя рукой по лицу. Он вдруг показался очень старым и уставшим. — Но… вы меня не слышали. И вы ночью здесь не были. И я об этом эксперименте ничего не знаю. Понятно? Если что — вы действовали в одиночку, по собственной инициативе, без моего ведома. Я умываю руки.

Процедура была леденящей душу. Больному, находящемуся на грани сознания, ничего не объясняли — он был не в состоянии понять. Иван, под пристальными, полными скепсиса, страха и любопытства взглядами матери и дежурной медсестры Матрены, пожилой и недоверчивой женщины, сам обрабатывал рану. Он тщательно, слой за слоем, скальпелем и пинцетом удалял некротизированные, мертвые, почерневшие ткани, промывая зияющую полость раны своим раствором. Едкий запах хлора смешивался со сладковатым, трупным запахом гангрены, создавая невыносимую, тошнотворную смесь. Медсестра Матрена время от времени кряхтела и отворачивалась.

— И все? — с нескрываемым скепсисом бросила она, когда он, наконец, наложил чистую повязку, пропитанную антисептиком. — Помолиться, что ли, теперь надо, чтобы помогло?

— Теперь ждем,