Повесть «Отче наш» и другие рассказы - Роман Кружилин Страница 14

В это время снаружи послышались резкие крики и гогот. Очень непохожие на плавную, ровную речь старца, они как-бы разрывали безмятежное спокойствие леса. Миша сразу что-то заподозрил и кинув Косте мимоходом «а ну погодь-ка…» вышел в сени. Его возврат был ошеломляющим. Как какая-та глыба, кусок чугуна или бетонный монолит ввалился обратно в избушку. Глаза его были предельно холодны, движения быстры и неуловимы.

— Так, остаёшься здесь, из избушки ни шагу. Услышишь крики — не высовывайся. Вопросы? — сталь казалась губкой по сравнению с его решимостью.

— Да… То есть, нет… — выдавил из себя Костя, слегка съезжая по стенке.

Оглядев быстро комнату и не найтя ничего подходящего, Миша бесшумно выскочил в сени. Из окна не было видно происходящего, поэтому Костя потихоньку высунулся из него и как куль вывалился на улицу.

На улице происходило необъяснимое. Старца, их мудрого и и убелённого сединами спасителя, шпыняли трое оборванного вида мужичка: один долговязый, другой в рыжей шапке, какой-то склизкий и маленький, и третий размером с полтора Михаила. Дылда заходил старцу потихоньку со стороны спины, мелкий вытанцовывал прямо перед ним, а бугай стоял в нескольких метрах правее и наблюдал чем закончится. Старец ещё держал в руках топор, но было видно, действовать им он не собирается.

Что там вытанцовывал рыжий было плохо слышно, но вдруг старец положил топор на землю и чётко выговорил «делайте что вам потребно». Лишь только топор оказался на земле, как долговязый проворно его схватил из-за спины старца и приблизился к тому вплотную.

Косте стало предельно ясно, что теперь уже их учителю требуется помощь.

В это время слева с каким-то неистовым диким криком «эээх…!» показалось бревно. Оно летело по направлению к рыжему и на всей скорости въехало ему где-то чуть повыше пояса. К концу бревна прилагался Михаил в тельняшке и с невероятно перекошенной физиономией. Полёт рыжего после знакомства с бревном сопроводился глухим шлепком его о землю и полной неподвижностью. Потратив всю кинетическую энергию на рыжего, Михаил замахнулся было на битюга, но быстро был пойман им за конец снаряда. Началось ожесточённое перетягивания бревна.

Пока шла эта олимпийская дисциплина, Костя начал незаметно пробираться в тыл долговязому. Наконец, битюг победил в перетягивании, но выхватив бревно, не удержался на ногах и, как в замедленном кино, начал заваливаться на спину. Пытаясь схватиться руками за что-либо, он выпустил падающее на него бревно и одновременно попытался приземлиться на руки. Его приземление на руки совпало с приземлением на него этой здоровенной дровеняки, ювелирно точно опустившейся ему прямо по центру головы. В целом, для него это было небольшой потерей, но его секундного замешательства было достаточно, чтобы молнией подскочил Михаил и повторил его бревном в тоже место. И даже тут в общем-то ничего непоправимого бы не случилось, но геракл от бандитов правой рукой попал в варившийся котелок, и невероятной силы звериный вопль окатил окрестности поляны. За воплем последовал звук ломающегося о его голову всё того же бревна и всё затихло.

Тяжело дыша и держа уполовиненный снаряд, Миша начал приближаться к оставшемуся лихоимцу. Тот, не будь дураком, схватил старца за шиворот и приставил топор обухом к его голове.

Изящная словесность, извергаемая им, в приблизительном переводе с татаро-монгольского означала, что Михаил должен положить бревно и идти очень далеко и долго с неясной целью. Бревно Миша положил, но идти отказался.

В тот момент, когда уже казалось, что ситуация патовая и развивается от плохой к худшей, вдруг, какая-то неведомая сила взвила вверх весьма весомое полено сзади головы долговязого и бесстрастно опустила его вниз. Правда, эта сила немного не рассчитала и опустила его сразу на две головы — бандита и старца, так что они оба свалились с ног. Миша метнулся к ним молнией, подхватил топор и ногой отключил долговязому «рубильник». Этой «неведомой силой» оказался Костя, тихонечко пробравшийся в тыл к неприятелю во время этого всеобщего праздника строительных материалов.

Когда все улеглись, Костя с Мишей подошли к старцу. Тот подавал признаки жизни, но вялые. Друзья перенесли его в сторожку, Костя сообразил ему компресс и старец открыл глаза.

Глаголь Ижєи. Прощение

— Други мой сердешные, где я? На каком свете? — тихонечко спросил отшельник. И узнав что на этом, немного расстроился, а потом обрадовался, хотел было вскочить, да не тут-то было. Ойкнув и сделав в воздухе круг рукой, улёгся обратно на постель. Оставив Костю глядеть старца, Миша вышел из сторожки собирать «урожай».

Через десять минут личный состав лихоимцев сидел привязанным к толстому стволу дуба, росшего на поляне, и тоже приходил в себя. Хуже всего приходилось битюгу. С раны на голове сочилась потихоньку кровь и Мише пришлось вспомнить армейские навыки перевязки раненых. Промыв ему голову и найдя на тропинке здоровенный подорожник, он прихватил его чистым полотенцем к голове бандюги и ситуация наладилась. Остальные двое насупившись из под бровей смотрели на действия Михаила, ожидая своей участи. Они было пробовали начать разговаривать, но разговор у Миши с ними был короткий. После чего те затихли.

Старец тем временем потихоньку отходил от взбучки. Он закомандовал Костей, какие травы брать, как варить, что приговаривать, но с кровати пока не вставал. Когда новое снадобье было готово, он рассказал Косте как охладить и велел вылить в три кружки. Подозвав Михаила, все трое вновь сотворили молитву и выпили взвар.

Взвар получился не особо вкусным, и отшельнику пришлось Мишу с Костей заставить выпить до дна. После этого он заявил, что уже здоров и вышел на поляну. Жестом оставив Мишу и Костю у избушки, он подошёл к лихоимцам.

Те уже пришли в себя и опасливо осматривали окрестности. От подошедшего старца все трое спрятали глаза и уставились в землю, лищь изредка бросая украдкой на него молнии взоров. Они долго о чём-то тихо разговаривали, в конце чего мелкий заплакал.

— Миша, развяжи их, — наконец повернулся отшельник к ребятам. Миша молча замотал головой. Он знал, что всё равно послушается старца, но развязывать не хотел.

— Мишенька, — опять начал ласковым голосом Старец, — Бог являет нам свое человеколюбие не только в тех случаях, когда мы добро делаем, но и тогда, когда мы грехами прогневляем Его. Как долготерпеливо сносит Он наши беззакония, и когда наказывает, как благоутробно наказывает! Они уже понесли наказание своей совестью за своё лихоимство и нам нет надобности их более