Железный лев. Том 2. Юношество - Михаил Алексеевич Ланцов Страница 13

class="p1">— Ваше императорское высочество, прошу простить мою грубость, но я не привык к столичным ритуалам и просто не знаю, как правильно себя с вами вести. Поэтому и спросил прямо. А то мы уже четверть часа беседуем ни о чем, словно какие-то купцы, ходя вдоль да около и не решаясь начать разговор о деле. Это, конечно, безумно приятно, однако едва ли наследник империи нуждается в таких беседах с провинциальными обывателями. Значит, вам что-то нужно от меня. Что?

— Грубо… очень грубо, — произнес цесаревич, усмехнувшись, а потом сменил тему. — Мне говорили, что вы увлекаетесь Вольтером. Это так?

— Не так чтобы я им увлекался. Нет. Просто отдельные его высказывания мне кажутся разумными. И уж точно менее разрушительными, чем вся эта беготня с идеалистами.

— И в чем же разумность его высказываний?

— С конца прошлого века начинает набирать темп научно-техническая революция. Вы слышали о пудлинговании и коксовании каменного угля?

— Разумеется.

— Вот с этих двух вещей она и запустилась. Еще сто лет назад Англия закупала железо и чугун у других стран, в первую голову у Швеции и России. А сейчас она уже этого всего производит чуть ли не больше и лучше остальной Европы. Используя не только для своих промышленных нужд, но и для поставок нам. Можно, конечно, капнуть еще дальше и вспомнить внедрение в той же Англии ткацких станков с машинным приводом, благодаря чему она смогла получить много дешевых тканей для торговли. Но глобально что-то изменило лишь пудлингование и коксование.

— Допустим, но какая связь этих процессов с Вольтером?

— Прямая. Он ставил во главу угла науку, здравый смысл и практическую деятельность, предлагая не мир спасать в морально-этических дебатах, а возделывать свой сад. И нам надо так же. Потому что если мы Россию не вытащим за волосы из болота, в котором она все сильнее вязнет, то случится катастрофа.

— Катастрофа? — с легкой насмешливой улыбкой переспросил цесаревич. — И какая же?

— Революция, которая в 1825 лишь чудом сорвалась. Царскую семью уже тогда собирались пустить под нож, а державу распилить на кусочки по надуманным поводам. — произнес Лев, наблюдая за резко нахмурившейся мордой лица наследника. И дав, чуть-чуть ему это все переварить, продолжил: — Да-да, Александр Николаевич, и вашего отца, и вашу мать, и вас с прочими собирались убить. Англичане отрезали голову только королю, французы, на следующем уровне — уже и королю, и королеве. У нас бы пошли дальше. Просто потому, что если правящую семью вырезать, то силы роялистов окажутся натурально обезглавлены.

— Лев Николаевич! — одернул его губернатор… попытался.

— А все для того, чтобы расчленить державу. Польшу и Финляндию, безусловно, отрежут. Тут и говорить нечего. Их обособление и хороводы, которые вокруг них водят, сами за себя говорят. Они нас ненавидят, а нашу слабость и нерешительность презирают, не ценя доброту. Как поделят остальную Россию — загадка. Но весьма вероятно постараются сыграть на старых трещинах, вбивая туда клинья. Например, постаравшись отделить Великое княжество Литовское, а также отрезать Ливонию, какие-то земли казаков с татарами и еще что-нибудь. В любом случае постаравшись как можно сильнее расчленить Россию любыми правдами и неправдами. Ибо они опасаются России и ее огромности.

— Вам бы сказки на ночь рассказывать, — резюмировал цесаревич, впрочем, улыбки на его лице более не было. — Страшные.

— В моих сказках, Ваше императорское высочество, англичане устраивают революцию во Франции в отместку за организованное французами восстание в североамериканских колониях. А потом десятилетиями собирают коалиции, чтобы руками других держав вытирать себе обосранную жопку. В моих сказках лорд Пальмерстон с подачи королевы Виктории всячески разгоняет по Европе революции, стремясь через это как можно сильнее ослабить континентальные державы. И у нас в первую голову. Памятуя о том, как гладко и ладно прошло устроенное англичанами убийство русского царя табакеркой.

— Про табакерку никому не говорите, хорошо, — произнес посеревший Александр Николаевич.

— Разве вам и вашему августейшему семейству будет легче оттого, что жопа есть, а слова, обозначающего ее, нету? Они убили русского царя! Убили! А мы с ними в десны целуемся. — скрипнул зубами Лев Николаевич, а взгляд его стал настолько жуткий, что цесаревич аж перекрестился и несколько отпрянув. Однако несколько секунд спустя граф закончил шоу и демонстративно «взял себя в руки». — Впрочем, как вам будет угодно. Это ваша семья, ваш позор и ваша месть.

— Месть⁈ Лев Николаевич, как может честный христианин говорить о таком⁈ — воскликнул цесаревич.

— Иисус сказал нам возлюбить врагов своих, но он не стал уточнять, когда именно это нужно сделать — до того, как ты им глотку перережешь или после. Да и с тем, чтобы подставить вторую щеку есть известная неопределенность. Как по мне — ударили тебя по щеке. Сломал обе руки нападающему. А потом подставил вторую щеку. Любя.

— Бить врага вы предлагаете тоже с любовью? — оскалился Шипов, с трудом сдерживая смех.

— А то как же⁈ Нужно быть осторожным и не дать ненависти захватить себя. Поэтому бить нужно с любовью и только с любовью.

— Экий вы затейник… — усмехнулся цесаревич, но как-то мрачно и грустно. — А как же «блаженны кроткие?»

— Я не хочу быть блаженным. — пожал плечами граф.

— Отчего же?

— Проверочным словом к «блаженному» я вижу слово «блажь». Из-за чего «блаженный» в моих глазах не «счастливый», как ныне принято думать, а «дурной», «сумасбродный», «бредовый», «нелепый», «юродивый», наконец.

— Хм… кхм… — поперхнулся Александр Николаевич. — Я слышал, что вы служите алтарником при архиепископе. Вы с ним не хотите это обсудить?

— Мне же Вольтер по душе, — оскалился Толстой. — А он ценил здравый смысл, иначе бы при Фридрихе Великом он не выжил. Как вы думаете, чем кроме епитимьи это обсуждение может закончиться для меня? Просто я для себя решил, что мне быть юродивым без надобности.

— Но… Лев Николаевич, вы же понимаете, что при таком подходе у Нагорной проповеди совершенно теряется смысл?

— Отчего же?

— Блаженны кроткие, ибо примут они в наследие землю. Как этот тезис понимать с вашим подходом?

— Дурны кроткие, ибо их закопают.

— О как! — ахнул Александр Николаевич. — И почему?

— Про «блаженных» я уже сказал. А принятие в наследие земли — это аллегоричный образ. Строго говоря, все Святое писание построено