Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов

Инженер Петра Великого — 8

Глава 1

Тишину кабинета вспороли мои слова. Бокал с вином застыл в руке Якова Брюса. Светская расслабленность слетела с него, как позолота, и теперь передо мной сидел глава Тайной канцелярии — жесткий, холодный, требующий объяснений. На его лице плескалось почти враждебное недоумение.

— На чем основаны твои выводы, барон? — хмуро спросил он. — «Восстание началось». Это слишком серьезное заявление, чтобы бросаться им на основе запоздалого донесения о казачьей драке. Я должен буду доложить Государю, и мне нужны факты, а не предчувствия. Государь не терпит паникеров.

Я медленно опустил бокал. Внутри разлилась смертельная усталость: только что с одной войны — и тут же втягивают в другую. На мгновение захотелось махнуть рукой, сказать: «Разбирайтесь сами, я инженер». Но передо мной сидел единственный человек в этой Империи, способный понять и помочь. Придется работать.

— Факты появятся позже, Яков Вилимович, — ответил я, поднимаясь. — Когда гонцы принесут вести о разгроме отряда Долгорукого и падении Черкасска. Но тогда будет уже поздно. Мы говорим о расчете, а не о предчувствиях.

Подойдя к огромной карте Империи, занимавшей всю стену, я взял угольный грифель.

— Вы ведь знакомы с работой моих прокатных станов, — начал я издалека. — Знаете, как мы получаем броневой лист. Берем крицу, раскаляем, пропускаем через валки. Снова раскаляем, снова пропускаем. С каждым проходом металл становится тоньше, прочнее, но внутри него накапливается напряжение. Если переусердствовать, не дать ему «отдохнуть», не провести вовремя отжиг, он становится хрупким. И тогда достаточно одного неверного удара, чтобы весь лист пошел трещинами.

Лицо Брюса было непроницаемо, зато в глазах появился интерес. Эта аналогия была ему понятна.

— Дон, — я обвел грифелем земли Войска Донского, — это такой же лист металла, который мы десятилетиями «прокатывали» государственными реформами. С каждым указом, отменяющим их вольности, с каждым новым налогом, с каждым полком, посланным ловить беглых, напряжение внутри росло. А беглые, раскольники, весь этот горючий люд, что стекался туда, — это примеси в сплаве, создающие внутренние дефекты.

Я ткнул грифелем в точку на карте.

— Бахмутские солеварни — то самое слабое место, где напряжение достигло предела. И князь Долгорукий, с его жестокостью, — это удар закаленным бойком по перекаленному, хрупкому металлу. Результат предсказуем.

Бросив грифель на стол, я повернулся к Брюсу.

— Но это лишь аналогия, Петр Алексеич, — возразил он. — Красивая, но всего лишь аналогия. Казаки — не металл. Они могут стерпеть, подчиниться…

— Они не подчинятся, — прервал я его. — Потому что Долгорукий для них — чужой. Он пришел карать, а не договариваться, и каждая его казнь и высеченная станица будет сплачивать их, а не усмирять. Знаете, что мне так и не удалось перетянуть на свою сторону казачью среду. Некрасова я и так и эдак, а он все о воле казацкой думает. Кстати, за ним нужен теперь особый пригляд. Не успел я сделать его своим человеком, не успеет и он сам проникнуться благами империи. Они перестанут видеть в нас своих. Для них мы теперь такие же враги, как татары.

Лицо Брюса окаменело. Мои метафоры он мог счесть игрой ума, но моя «игра» с атаманом Некрасовым, о чем он явно не в курсе был, становится прямым провалом его ведомства. Хотя он должен был знать про азовский «триумвират».

— Почему мне не доложил? — процедил он сквозь зубы.

— Потому что я не был уверен до конца, что дойдет до крайности.

Брюс долго молчал, его взгляд был прикован к карте. Мой анализ, подкрепленный конкретным провалом, не оставил ему пространства для маневра. Он не верил в пророчества, зато верил в расчет. Наконец, он отвернулся.

— Хорошо, генерал. Твой расчет верен. Лист металла треснул. — Он тяжело опустился в кресло. — И мы опоздали. Что теперь?

Вопрос повис в воздухе. Он признал диагноз. Теперь пришло время искать лекарство, и в этом деле он был главным лекарем Империи. Вскочив с кресла, он начал мерить шагами кабинет. На смену расслабленности пришла сконцентрированная энергия. Светская беседа закончилась.

— Хорошо, — он резко остановился у камина. — Раз мы принимаем расчет за основу, действовать нужно немедленно и жестко. Первое, что приходит на ум, — удар.

Его глаза блеснули в свете огня.

— Государь далеко. У меня есть полномочия. Я могу своей властью снять с северных границ два лучших гвардейских полка. Скрытно перебросить их на юг. Их задача — пройти тихом и найти ставку Булавина, взять ее штурмом и повесить его самого и всю его старшину на главной площади Черкасска. Обезглавить восстание одним ударом. Как тебе такой план, генерал?

План был в духе самого Петра Великого — дерзким. Но, как мне кажется, абсолютно бесполезным.

— Этот план не сработает, Яков Вилимович, — спокойно ответил я. — Вы пытаетесь одним ударом решить все проблемы. — Я вновь подошел к карте. — Вы уничтожите Булавина, я не спорю. Но это не остановит болезнь, а лишь разгонит заразу по всему телу. На его место тут же встанут двое других, еще более яростных. На место каждого повешенного атамана придут трое, жаждущих мести. Это восстание держится не на одном человеке — оно держится на общей ненависти. Война не закончится, превратится в бесконечную охоту в бескрайней степи.

Брюс нахмурился.

— Ты говоришь как проповедник, генерал, а не как государственный муж! — нахмурился Брюс. — Твое доброе отношение к бунтовщикам граничит с государственной изменой! Пока мы тут разговариваем, они режут наших солдат! Возможно, долгое пребывание на юге смягчило твой характер. Здесь уважают только силу!

Он ударил, целясь в мою лояльность.

— Силу уважают тогда, когда она приложена к верной точке, Яков Вилимович. А удар по атаманам — это удар по воде. Если уж мы говорим о силе…

— Хорошо. Тогда — совсем крайность, — перебил он, доводя идею до логического предела. — Мы ударим по их корням. Выберем пять-шесть самых мятежных станиц. Окружим. И сотрем с лица земли. Всех. Выжечь дотла, а на пепелище посыпать солью. Устроить такой урок, чтобы при одном упоминании царского имени у них кровь в жилах стыла. Вот это — сила.

Передо мной