Память тела - Михаил Наумович Эпштейн Страница 2

знак отношения, всегда сопряжённого с психологическим и этическим риском. Желание – это «революционный элемент» в устоявшейся картине мира, которая создаётся цивилизацией, распорядком быта, условностями общественного этикета. Отсюда внезапное перерастание некоторых реалистических сюжетов в гротески и фантазмы, когда сила желания вырывается за грани реального. Даже в самом будничном и упорядоченном укладе есть маленькие «ночные авантюры», захватывающие непредсказуемостью. То, чего так не хватает социально-профессиональной жизни большинства людей, погружённых в бытовую рутину, отчасти восполняется этими вспышками и всплесками желания, которые Евгений Калачов описывает в разных житейских контекстах как «чудотворность бытия» и как ответ на стародавний философский вопрос: «Почему нечто, а не ничто?» Евгений Калачов также чувствителен к новейшим технологиям: виртуальность, критика понятия реальности, искусственный интеллект – и порою вводит эти темы в свои рассказы.

Евгений Степанович Калачов скоропостижно скончался 6 июня 2023 года. Исследователям ещё предстоит разобраться с вопросом, кому в точности принадлежат авторство некоторых рассказов – отцу или сыну, – а какие, возможно, написаны ими совместно или завершены сыном по наброскам и черновикам отца. Следует допустить участие и других представителей литературного круга, сложившегося вокруг них в 1970–1980-е годы. Более того, не исключено, что миграция текстов по разным поколениям и странам открыла возможность для мистификаций, для перевоплощения авторских личностей. Понятие авторства давно стало предметом вопрошания и игры: не только в литературе – достаточно вспомнить «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» А. С. Пушкина, – но и в гуманитарных науках. В одном из писем ко мне Евгений Степанович цитирует Жана Бодрийяра: «Симулякр никогда не скрывает правду, он и есть правда, которая скрывает, что её нет». Трудно с этим не согласиться, и не только он, как наследник семейного архива, но и я, как составитель, несу ответственность за возможную «симуляцию авторства». (Разумеется, это относится не только к авторам, но и к героям и героиням, ко всем сюжетам: любые совпадения с реальными лицами или событиями могут быть только случайными.) Так бывает: один автор выступает под именем другого, а публикатор – под именем их обоих. Здесь не место обсуждать теологическую подоплёку такого перевоплощения: сын выступает за отца, а некто третий – за них обоих. И это не только о вечном или давно прошедшем. В XXI веке нам довелось перенестись из времён модерна и даже постмодерна в самую гущу нового средневековья, а эта эпоха высоко ценит именно безымянность. «Не спрашивай, кто сказал, внимай тому, что сказано» (Фома Кемпийский, XV в.).

«Корпус Х» может стать основой нового направления в литературе: экологии тела, ретроэротики и метаэротики, которая воспринимает телесность под знаком расставания с ней. Сентиментальные и романтические модели отношения к природе, возникшие на рубеже XVIII–XIX веков с развитием городской цивилизации и промышленной революцией, – все эти умиления, вздохи, порывы – переносятся теперь на ландшафты человеческого тела. Новый предмет возникает в словесности: тело не как физическая и эротическая данность, а как серафическое простирание за горизонт здешнего. Как природа в гётевско-шиллеровском изводе перестала быть «здесь» и стала «туда» («туда, туда, где зеленеет роща, где благоухают лавр и лимон…»), – так и тело в «постиндустриальном», информационном обществе отодвигается туда. И само влечение к нему приобретает потусторонний оттенок: чувственность вкупе с ностальгией и ангеличностью. Будущее, каким оно видится сегодня, несёт победу технических начал не только в окружающей природе, но и в самом человеке. Поэтому так важно сохранять память тела и особенно того, что оживляет его, движет им, – память желания.

«Моя задача, – писал Степан Калачов, – представить наибольшую напряжённость желания как человеческую сущность. В отличие от неодушевлённых вещей, человек может желать, но, в отличие от животных, не может вполне утолить своих желаний. Неутолимое желание – вот что делает нас людьми. А счастливыми нас делает другой человек, который пробуждает желание и, утоляя его, разжигает ещё сильнее».

В книгу вошло пятьдесят семь рассказов, составляющих восемь тематических разделов.

Михаил Эпштейн

1 июля 2024

Слово

Устное народное творчество

Поморская деревенька в Карелии на берегу Белого моря. Четырнадцать часов езды к северу от Питера.

Постучал в дверь.

– Груня Фёдоровна? Можно с вами поговорить? Я студент из научной экспедиции, изучаем народное творчество.

В окне отдёрнули занавеску, зыркнули, отворили дверь. Женщина сравнительно молодая, лет сорока пяти – пятидесяти. Обычно «носители» фольклора, как их называют в экспедиции, – совсем старушки, ровесницы века.

Когда среди студентов распределяли темы исследований, он выбрал былины и частушки. Записывал что придётся, но начинал опрос с частушек, поскольку былины встречались редко.

Хозяйка, вытирая мокрые руки о юбку, смерила его взглядом.

– Знаю, ваши тут ходят. Частушки? Приходи вечерком, спою.

Вечером она встретила его в сарафане.

– Раз петь – так по-старинному. – Усадила. – Выпить хочешь?

Он мотнул головой, вытащил тетрадь.

– Ну, какие тебе частушки петь? Они ведь разные бывают… и лихие, с перцем.

– Всякие. Мы изучаем и матерный язык.

– А, значит, поближе к народу. Ладно, для начала задам тебе загадку:

Чёрный кот

Матрёнку трёт.

Матрёнка ревит,

Подбавить велит.

Небось не угадаешь? Это печь и сковородка с оладьями. А вот про реальную жизнь:

Я с угора на угор

Камушки катала,

Председателю дала —

В ударницы попала.

Колотила пень о пень —

Не выходит трудодень.

Колотила по мудям —

Завалила трудодням.

– Трудоднями? – уточнил он.

– Да, у нас так говорят.

И ещё напела:

Стоит соня

Посреди поля.

Прилетел кулик:

– Соня, соня,

Дай стоя.

– Нет, кулик,

У тебя велик,

У меня мала.

Так и не дала.

– Это загадка? – спросил он.

– Это разгадка! – передразнила она. – Ну вот ещё запиши:

По деревне девка шла,

Шишку мёрзлую нашла,

Отогрела у чела —

Шишка прыгать начала.

«Чело» – это у нас печка. А что такое шишка – понятно?

– Понятно. – Он оторвался от тетради и посмотрел ей в глаза. На этом она его поймала и пошла в наступление:

– А ты как по этому делу? Только записываешь? Или сам умеешь? Тебе уже лет двадцать?

Он кивнул и зарделся – было ему только восемнадцать.

– Ну давай ещё пару частушек спою, а там посмотрим. Только нужно под водочку, чтобы распеться.

Цыган цыганке говорит:

У меня давно стоит…

На столе бутылочка,

Давай-ка