Поход на Москву - Коллектив авторов -- История Страница 58

не только «числом», но и «уменьем». Уменье внесли в Красную армию десятки тысяч бывших генералов, офицеров, унтер-офицеров. Над этим приходилось серьезно думать и решать, как воевать еще лучше. Требовался разбор боев, выявление ошибок и упущений. Но только в ротах, отчасти в батальонах разбирались в деталях все мелочи хода исключительно тяжелых и сложных последних боев. Было огромное упущение, которое не могло не выявиться в будущем.

Жизнь выдвигала вопросы белой идеологии

Выйдя из Екатеринодара под Армавир, марковцы втянулись в новые бои. Их осеняла Белая Идея, и они отдались всецело борьбе. Бои оказались жестокими, враг упорно и отчаянно сопротивлялся и часто сам переходил в наступление. Но непоколебим был дух белых бойцов.

Тем не менее, марковцам приходилось задумываться о причинах упорного сопротивления красных. Объяснять это численным превосходством, энергией и отчаянной волей красных командиров и комиссаров казалось далеко не полным. Мобилизация населения красной властью и строгие репрессии, применяемые ею, также не давали исчерпывающего ответа, как и пропаганда о благах, которые несет рабоче-крестьянская власть. Наличие в рядах Красной армии большого процента иногородних (не-казаков) Кубанской области дало первое объяснение упорному сопротивлению противника.

Вставал вопрос о земле: об этом говорили иногородние. В казачьих областях у них не было права иметь собственную землю, которая принадлежала, за редкими исключениями, казачьим станичным обществам, а могли лишь арендовать ее. Для земледельца важно, чтобы он был и землевладельцем, чтобы он работал на себя, чтобы урожай, добытый его трудом, был бы полностью его. Это требование марковцы считали совершенно справедливым. И думали они, как больно и досадно, что из-за этого льется кровь с обеих сторон. Неужели из-за земли только десятки тысяч иногородних вынуждены сражаться на стороне большевиков, бороться невольно за все, что несет с собой коммунистическая власть?

Положение иногородних заинтересовало марковцев, и они стали расспрашивать их об их жизни, хотели глубже понять ее. Один из начальников, взявший себе в качестве вестового 18–19-летнего из иногородних, будучи раненым, решил проехаться с ним к нему в станицу Костромскую, чтобы лично познакомиться с жизнью. И то, что он увидел, с чем познакомился, поразило его. О бедности не могло быть и речи: отец с семьей в пять душ жили богато, как не жили и «кулаки»-крестьяне в центре России. Большой дом в пять-шесть комнат, огромный двор с хозяйственными постройками, пара волов, лошади, свиньи, гуси, куры в десятках и… две тысячи овец.

— А где же овцы?

— В горах. Теперь они где-то далеко, а зимой их пригоняют в ближайший лес, где для них есть постройки и все приготовлено.

— А кто их пасет?

— Черкесы. Мы даже не знаем точного количества овец, а черкесам платим овцами же, — отвечал отец «вестача», пожилой крестьянин.

— Сколько платите?

— Да берут сколько хотят. Мы разве учтем? К тому же даем им немного денег.

Оказывается, каждый год этот иногородний отправлял в Москву два товарных вагона шерсти.

— Живем мы хорошо, как и все. С казаками дружим. Но вот разве справедливо, что мы не имеем права на землю? Пусть они правят, но землю нам надо свою собственную.

Так говорил крестьянин и добавил:

— Мы не большевики. Они много обещают, но у нас все есть. А власть? Мы и без нее хорошо живем.

Стало до очевидности ясно: требуется немногое — земля, и тогда они полные союзники Добрармии. Землю им должна дать кубанская власть, и генерал Деникин должен на этом настаивать. Марковцы верили, что это так и будет.

Бои продолжались. Иногородние массами сдавались в плен. В Ставропольской губернии марковцы уже столкнулись с крестьянским населением, имевшим свою землю. Вопрос о земле отпадал; не было вопроса и о материальной бедности. Они жили здесь не менее богато, чем иногородние на Кубани. Но тем не менее и здесь Белая армия встречала огромное сопротивление красных. Отчего? В чем дело?

В одном селе пытались разговориться со стариками. Ответ был такой:

— У нас в селе есть черква, а в черкви икона Егорий, поражающий змия-дракона. Так вот, народ подходит к ней прикладываться. Ну, кто целует Егория, кто коня под хвост… куда попало. Ну, а кто, конечно, и дракона. Да что ж? Ведь одну икону целовали? — И, подумав немного, добавил: — Ни к чему эта война, а нам только разорение и беспокойство.

Ответ старика поразил своим полным безразличием к белым и красным. Что ему не нужна «эта война», понятно; величайшим бедствием для России, для народа считали ее и марковцы. Но возникал вопрос, как убедить его, старика, и всех, что дело не в войне, а в причинах, ее вызвавших; дело в большевиках, которые несут зло ему, всем, России? Увы. Старик твердит одно: «Не нужна эта война».

Крестьяне не проявляли интереса к Добрармии, ее целям и задачам. Все высказывались против войны, но проскальзывало и иное: войну ведут будто бы «за свои интересы генералы и офицеры». Эта мысль не нова. Она исходила от большевиков и имела годичную давность. Приходилось возражать, но опять неубедительно для крестьян. То, что красноармейцы как саранча уничтожали все у крестьян, а белые были гораздо скромнее, крестьянам говорило лишь о человечности одних людей и свирепости других, но не убеждало в большем. И марковцы, в конце концов, приходили к заключению: только время заставит уразуметь правду Белой борьбы, а пока они, с ущемленным сердцем, должны продолжать свое дело.

Победа на Северном Кавказе подняла дух. Пусть борьба за Россию будет длительна и жестока, но в конечную победу они верили. С таким душевным подъемом они выходили на «широкую Московскую дорогу».

В Донецком бассейне марковцы попали в совершенно иную обстановку — из района сельскохозяйственного в район промышленный. Здесь живущие в сравнительно более скромных достатках крестьяне терялись среди массы рабочего населения, находившегося в зависимости от шахт, заводов, железных дорог. Рабочие