Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй половины ХХ столетия - Б. Г. Якеменко Страница 20

удивление и недоумение заключенных по поводу самих себя, совершенно неожиданной логики поступков, высвобождающейся самостоятельно, без усилий и желания субъекта. Это «двойное непонимание» невольно в той или иной степени превращает любую подобную работу в «археологию ментальности», позволяющую, по законам жанра, ретроспективно восстановить картину Концентрационного мира лишь отчасти, восполняя отсутствующие детали работой воображения и упомянутыми выше допущениями различного рода.

Роба узницы концлагеря

Кроме того, Концентрационный мир существовал чуть больше десяти лет, и возникшие в его пределах принципиально новые состояния тела, духа, сознания человека обогнали существующие механизмы понимания и вербализации. А внезапное крушение этого мира не позволило выработать новые механизмы осмысления и трансляции произошедшего. Не случайно бывший заключенный Эли Визель писал: «Те, кто не узнал этого на себе, никогда не поймут; те, кто испытал, никогда не расскажут; все будет неверно, неполно. Прошлое принадлежит мертвым»[156].

Казалось бы, перечисляя указанные выше факторы, автор настоящей работы сознательно становится узником платоновской пещеры, разоружает себя, сознаваясь в бесплодности любых попыток понимания феномена Концентрационного мира. Однако это не так. Невозможность окончательного понимания явления указывает на предел дееспособности механизмов понимания, но не девальвирует их ценности и не упраздняет их как таковые. Следует также иметь в виду, что не понятый до конца феномен не просто сохраняет, но усиливает свою актуальность (окончательно понимание уничтожает актуальность) и чем более он не понят, тем более он актуален, особенно если речь идет о Концентрационном мире. Поэтому, если этот мир кажется недоступным для понимания, это не отменяет необходимости стремления понять то, как он функционировал и что представлял собой. Эта недоступность для понимания является обязательным условием существования исторической науки и открывает перспективы ее дальнейшего развития.

Следует подчеркнуть, что стремление автора работы к пониманию не нацелено на историографическое преодоление трагического прошлого и оценки последнего, тем более что такое прошлое непреодолимо по определению, а в конечном итоге указанное стремление должно прежде всего дать знание того, как это прошлое может проявить и проявляет себя в настоящем. То есть данная работа является попыткой рассмотреть феноменологию Концентрационного мира, по точному выражению Б. Эйхенбаума, «не из прошлого… а из актуальности как таковой»[157]. Кроме того, исследование данного явления дает возможность отделить в истории чрезвычайное от систематического, ибо чрезвычайное всегда уникально, систематическое схематично и доступно для тиражирования, а следовательно, воспроизводимо в любое время, в том числе и в наше. Таким образом, у исследователя появляется возможность вычленить элементы Концентрационного мира из существующей реальности и маркировать их как некие «тревожные зоны», «территории особого внимания». Удачный опыт такого рода вычленения нацистских элементов из современной культуры существует – достаточно указать как пример работу С. Сонтаг «Магический фашизм»[158], посвященную расшифровке внутренних нацистских смыслов послевоенного творчества Л. Рифеншталь.

Следует также указать на еще одно важное обстоятельство. Процесс изучения и понимания тех или иных исторических явлений можно обозначить терминами «прецедентное изучение» и «прецедентное понимание», то есть прецедент – как точка внешнего и, что особенно важно, регулярного выражения и проявления истории – является необходимым условием приложения и в целом существования знания, а произошедшее событие становится объектом понимания, захватываемого мыслью. Учитывая закономерный процесс вытеснения одного события другим во времени, необходимо признать неизбежность забвения события, забвения, которое возникает в форме распада события, исчезновения его цельности. В связи с этим происходит непрерывный процесс запаздывания событийного изучения и понимания, включается «догоняющее изучение/понимание», не успевающее за регулярно меняющими друг друга событиями. Не говоря уже о том, что указанный выше процесс изучения обязательно предусматривает сравнительно-аналитический метод, когда все события рассматриваются в детерминированной связи и именно эта связь создает кажущуюся прецедентность.

Однако, рассматривая Концентрационный мир, мы сталкиваемся с феноменом «беспрецедентного», с «уникальной уникальностью» (в терминологии П. Рикера), исключающей прецеденты и возможность сравнения, то есть традиционную почву для знания и понимания. Вместе с этим закономерно исключается и забвение, то есть Концентрационный мир должен рассматриваться как внеисторическая данность, существовавшая не «когда-то», а существующая «отныне». В этих непростых условиях задачей историка становится введение уникальности в прецедентность, попытка совмещения этих двух форм действительности и отыскание проявлений взаимовлияния. Таким образом, уникальное становится важным инструментарием раскрытия дополнительного содержания прецедентности и создания условной структуры, задача которой – иначе, нежели ранее, описать то, что произошло.

Прибытие эшелонов с заключенными в Биркенау

В настоящей работе делается попытка создания в общем и целом такой структуры, с помощью которой возможно приблизиться не столько к пониманию, сколько к осознанию феномена Концентрационного мира. В рамках этой структуры беспрецедентность произошедшего должна быть воспринята адресатом как аксиоматическая данность, как фигура умолчания, дающая возможность домыслить происходящее самостоятельно в тех условиях, когда невыразимость становится не просто необходимым, но и важнейшим условием выраженного, неотъемлемой частью нарратива.

Помимо этого, автор стремится переосмыслить указанный феномен через анализ проблематики ключевых состояний и факторов, которые формировали природу и бытие этого мира. Среди этих состояний и факторов прежде всего необходимо выделить насилие, голод, боль, клеймление, гигиену и прием пищи, переодевание, абсурдистскую реальность лагеря, наконец, смерть и факторы, приводящие к ней, и в конце концов – освобождение узников, создающее «посттравматическую» реальность европейского социума после нацистских лагерей. Отношение европейского общественного сознания к проблематике Концентрационного мира рассматривается через анализ работ ключевых фигур «философии после Концентрационного мира» (К. Ясперс, Т. Адорно и Х. Арендт) и состояния религиозной мысли Европы второй половины прошлого столетия.

Истоки

Почва для возникновения Концентрационного мира как явления начала готовиться сразу после окончания Первой мировой войны. Победителей в этой войне не было, она была проиграна всеми. В особенно тяжелом положении была Германия, обманутая Версальским миром. Г. Бэйтсон точно описал его последствия: «Это было одним из величайших предательств в истории нашей цивилизации… Оно вело к тотальной деморализации германской политики. Если вы что-то обещаете своему сыну, а затем отказываетесь от своих слов, и при этом вся ситуация включена во фрейм высоких этических понятий, то вы, вероятно, обнаружите не только то, что он очень зол на вас, но также и то, что его моральные устои деградируют, пока его чувства оскорблены вашей нечестностью. Дело не только в том, что Вторая мировая война – естественный ответ нации, с которой обошлись подобным образом, гораздо важнее то, что после такого обращения деморализации нации следовало ожидать»[159].

Еще одним существенным фактором явилась «секуляризация» религиозной идеи войны в общественном сознании Германии. У. Эко отмечал, что в первые два десятилетия