Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский Страница 26

это платить не хочет. Приглашают редко – из Махачкалы, из Грозного, на день района… Я хождению по канату обучаю всех, бесплатно. Если не для заработка, так для мужества всегда пригодится. Да только в ауле всего двадцать четыре школьника. Многие боятся. Из нынешних воспитанников канат освоили только трое, и все – девочки. Они смелее.

Детский трос высотой метра два да каменный домик с решетками на окнах – вот и вся сельская школа канатоходцев. Внутри на несгораемом шкафу лежит барабан. Голая лампочка освещает фотографии праздников и дипломы, львиная доля которых принадлежит Зумруд – уже повзрослев- шей, превратившейся в красавицу.

– Кем ты собираешься стать? – спрашиваю я ее.

– Бухгалтером… – отвечает она, аккуратно складывая нарядное облачение пехлевана.

Вскоре школа канатоходцев переместится в районный центр Вачи, да и там почти сойдет на нет. Труппы и студии пехлеванов сохраняются в городах и некоторых крупных селениях республики.

Годекан и родник. Огненная художница

Казалось бы, про дагестанскую художницу Патимат Гусейнову легко написать официозную статью с перечислением десятков персональных выставок и дюжины экзотических стран, где в музеях хранятся ее работы – Сингапур, Южная Корея, Косово, Турция… И все же сделать это решительно невозможно. Как невозможно и называть ее серьезным именем Патимат. Только быстрым, огненным – «Патя». Словно пуля, эта горянка из далекого села летает по Махачкале – с выставки на практикум, где собираются лучшие художники города, оттуда – в мастерскую, где «красит холстики», затем – к друзьям, которых зовет гонять по ночным улицам. Само ее лицо словно нарисовано талантливым художником – резкие, точные линии складываются в неожиданную гармонию. Трудно представить, что этой стремительной девушке скоро стукнет пятьдесят. Слишком много энергии, слишком много огня. Возраст сказывается лишь на обилии приключений, которых бы хватило на дюжину биографий – тут и серфинг на Каспии, и костры из картин, и занятия боксом в мужской секции, и роковой пожар, с которого все и началось.

Дитя пожара

Самым важным моментом моей жизни был пожар в родном селе Арчо. Мне 48 лет, и до сих пор я несу его в себе. Корова телилась, человек хотел подогреть воду, чтобы ей помочь. Растопил печь, а в ветреную погоду в аулах это запрещено, потому что от маленькой искры могут вспыхнуть запасы дров, сено, огонь перекинется на соседние дома. Так и случилось. Горело все село. Нас, детей, спасли, сломали дверь. Папа рассказывал, что ее выбил ногами безрукий человек, и малышей пинками вытолкнул из дома. А на бабушку упал горящий потолок. Было это в 1976 году.

Жила я с папой в городе, а летом приезжала к маме в Арчо. Помню, она меня отправляла собирать колорадских жуков и топить их в баночке с керосином. Я не понимала, как это можно делать с живыми жуками. Они же такие красивые. У них на затылочках арабеска, похожая на суру Корана. Если люди это разглядят, то, наверное, перестанут выращивать картошку, не смогут бороться с жуками.

Я не помню себя не рисующей. Еще дошколенком напросилась на урок рисования со старшей сестрой, и так старалась изобразить грушу, что затерла бумагу до дыр. В Дагестане сложно не быть художником, поэтом, композитором, потому что днем видишь горы и леса, а ночью – звезды. Закаты в нашем селе были демонически красивыми. Оно напоминало замок Дракулы. Если ребенок такое увидит, это уже не сотрется никогда. В моем детстве туалеты были без стен. Садишься, смотришь в небо, видишь города. Внизу светились огни в сельских окнах. А в вышине звезд было так много, что казалось, будто там целый мегаполис. Падающие метеоры напоминали машины на скорости. А еще в городе был папа. Я постоянно ждала, что он за мной приедет.

Мама была председателем сельсовета. Папа в финотделе работал, потом в городе в кондитерской. Постоянно говорил: будь, как мужчина. Не плачь. Но неженские увлечения все же не одобрял. Однажды поймал меня на море во время занятий серфингом. Для дагестанских девочек это ненормально, но мне нравилось, и тренер очень надеялся на меня. И все же папа поймал и запретил. Он был добрый, но боялся за меня. С раннего детства я не понимала, почему женщина не может заниматься тем, чем хочет.

В итоге выбрала искусство – вроде бы, спокойное, без риска, но и учиться на художника папа запретил. Сказал – давай я тебя устрою в кондитерскую, будешь готовить, станешь поваром, это хорошо для женщины. Не предупредив отца и маму, я тихонечко поступила в художественное училище, потом в институт. И по сей день крашу холстики.

Аварский цвет

Это только кажется, что абстракционизм – современное искусство. Традиционная дагестанская культура тоже абстрактная. Привычные портреты и натюрморты пришли уже с русской школой. Мы просто забыли, чем занимались наши предки. На меня очень повлияла археология, когда я работала в Академии наук.

Мой первый персональный проект назывался «Вне тела». Я хорошо пишу после встряски. Но тогда встряска была не лучшей. Ушли мама, папа и брат. Внезапно, в течение трех лет. В творчестве я тянулась к солнцу. Но после этого стала работать в монохроме. Это был проект о душе, о духе, ни о чем другом я думать не могла. Уход родителей принес боль, тревогу, тоску, и все же многому научил. Прощать, любить.

Следующий проект, «Слой», вырос из археологических экспедиций. Я держала древние зернотерки, чувствовала их вековой запах. Казалось, что за моей спиной ходят мускулистые женщины с мощными ногами и руками. Глядишь на зернотерку – и сразу представляешь такие руки. Дербентская экспедиция длилась всего 15 дней, а мне казалось, что это вечность. Не терпелось встать за холст. «Слой» появился за два месяца. На него отреагировали даже в других странах. Обо мне стали писать, начали приглашать. Наша культура вызывает интерес за рубежом.

Мне казалось, старинные вещи надо писать так, будто их создают руки природы. И природа действительно участвовала. Однажды в мастерской было дико холодно. Я включила отопление и ушла. Вернулась – все мои скифские кони в жутких трещинах, в кракелюрах. Я сначала расстроилась, потом посмотрела внимательно, залила трещинки клеем, закрепила. Будто мне помогли. Я чувствовала это присутствие, когда пыталась вмешаться и что-то поменять в символах. Так я пришла к тому, что не надо придумывать артефакты. Надо писать их портреты, как портреты людей.

«Слой» был почти монохромным. Так легче соприкоснуться с прошлым. В цвете