Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев Страница 25

страдания? — спросил я его. — Не пора ли договариваться о прекращении огня? Думаю, я мог бы в этом помочь, если вы заинтересованы». Он ответил, что, если азербайджанцы войдут в город, они убьют всех мирных жителей, включая детей. Единственным решением для народа Нагорного Карабаха, по его словам, была борьба за независимость от Азербайджана. И добавил: если Россия хочет помочь этим детям, она должна вступить в борьбу на стороне армянских бойцов. Мкртчян считал, что Москва обязана официально признать независимость Нагорного Карабаха, подавая тем самым пример другим членам международного сообщества.

Я оценил прямоту, с которой он выразил свою позицию и ответил без дипломатических реверансов. По моему убеждению, независимость Карабаха была в тот момент и даже в обозримом будущем совершенно нереалистичной целью. Добиваться её бескомпромиссным путём как непосредственной и единственной задачи, на мой взгляд, означало длить войну без конца, умножая страдания людей по обеим сторонам линии огня. «Россия, — сказал я твёрдо, — не даст втянуть себя в конфликт». Я надеялся убедить его, что военного решения для Карабаха нет. «Конечно, в будущем Нагорный Карабах, — говорил я Мкртчану, — должен получить полную защиту от дискриминации и автономию. Но это право карабахских армян должно быть ясно признано и, вероятно, гарантировано третьей стороной, которой могла стать ООН, или группа соседних стран, или даже одна Россия. Что касается полной независимости Нагорного Карабаха, её сторонникам следует запастись терпением и посмотреть, можно ли будет поднять и решить этот вопрос в мирной и демократической обстановке».

Предложения, которые я привёз в Карабах, были предварительно согласованы с министрами иностранных дел Армении и Азербайджана и поддержаны СБСЕ. Они сводились к тому, чтобы стороны начали переговоры, с тем чтобы урегулировать свои давние разногласия. Но на первом этапе — немедленное прекращение огня.

Мкртчян не был готов согласиться с этим планом. Он привёл ещё один аргумент в поддержку своих требований. «Для армян, — сказал он, — вполне естественно считать Москву союзником и защитником, потому что большинство армян, как и большинство русских, принадлежат к православной христианской вере. Армения граничит с мусульманскими Турцией и Азербайджаном. Её единственным христианским соседом является Грузия, которая также обращалась к России за помощью против завоевателей-мусульман». В качестве исторического аргумента он привёл статус Нагорного Карабаха как российского протектората, существовавший до образования СССР. Для меня эти доводы не были новостью. Я часто слышал их от представителей проармянского сообщества в Москве, которое объединяло и националистов, и демократов. На твёрдой проармянской позиции стояли, например, жена академика Сахарова Елена Боннэр и народный депутат и этнограф Галина Старовойтова. Идея превращения Нагорного Карабаха в российский протекторат увлекала многих политиков, хотя было очевидно: как только Нагорный Карабах отделится от Азербайджана, он будет сразу же поглощён Арменией. Карабахские сепаратисты были тесно связаны с правящими кругами этой страны. Москва превратилась в поле битвы между различными лобби, которые представляли соответствующие стороны этнических конфликтов, бушевавших в бывших советских республиках. Пытаясь привлечь Россию на свою сторону, они действовали не только методом убеждения. Мои друзья-журналисты рассказывали мне, что существовали неофициальные цены на заказные газетные статьи и телепередачи, поддерживавшие ту или другую сторону.

…Мы продолжали обмениваться аргументами. Я в очередной раз попытался убедить Мкртчяна, что ему и его товарищам стоит принять Россию как честного посредника и прислушаться к нашему совету, за которым стоит глубокая симпатия. Сначала мы разговаривали в присутствии моих помощников и вооружённых карабахских бойцов. Сидели на поломанных стульях вокруг большого прямоугольного стола в комнате с разбитыми окнами. На стенах были видны следы от пуль. Мкртчян говорил очень громко, повторяя свои нереалистичные требования и демонстративно игнорируя всё, что я говорил.

Потом он пригласил меня продолжить обсуждение в его кабинете — достаточно хорошо обставленной комнате, где нам подали чай в маленьких изящных чашках. Когда мы остались с глазу на глаз, его поведение изменилось. Мы проговорили почти час, и Артур больше слушал и лишь изредка мягко задавал вопросы. В конце разговора я спросил его напрямик, контролирует ли он ситуацию в политическом и военном плане. Этот вопрос, как показалось, застал его врасплох, будто я прочитал его мысли. Но он быстро взял себя в руки: «Конечно, контролирую. Я политический лидер, и военные выполняют мои решения». Помолчав, он добавил: «Знаете, эти люди — упрямые бойцы». Позднее я слышал примерно те же слова в каждой конфликтной зоне, не только на территории бывшего Советского Союза, но и в Сербии, и в Боснии.

Когда мы прощались, он аккуратно отвёл меня в сторону, обнял и спокойно сказал: «Я обдумаю то, что вы сказали, и дам вам ответ позже». Мы договорились быть на связи. Я чувствовал личную симпатию к нему и часто вспоминал нашу встречу. Через несколько недель Артур был убит.

Бои со временем стали более кровопролитными, чему способствовал приток наёмников и авантюристов из России. Путь к перемирию для армянских и азербайджанских лидеров оказался извилистым и полным препятствий. Только постепенно они начали понимать и принимать пределы реально достижимого.

После посещения Нагорного Карабаха я полетел в Шушу. В это время азербайджанская сторона явно проигрывала в военном противостоянии. По пути, где-то на территории между воюющими сторонами, нашему вертолёту пришлось маневрировать, чтобы уклониться от обстрела с земли, что изрядно потрепало нам нервы. Шуша была прифронтовым городком, где жили преимущественно азербайджанцы. Картина здесь мало чем отличалась от Степанакерта. Нас снова встречали женщины и дети с испуганными глазами, которые неделями сидели в подземных укрытиях, повсюду валялись обломки разрушенных зданий и битое стекло. Даже рассказы о зверствах были похожи, только жертвами на этот раз были азербайджанцы.

Из зоны конфликта я перелетел в Баку. Религиозная тема и тут была использована как аргумент.

На этот раз меня предупредили об опасности армянских призывов к православному братству. Мои собеседники напомнили, что в России более двадцати миллионов мусульман и добавили, что Москве надо быть осторожнее, чтобы не оттолкнуть от себя азиатские республики СНГ с их преимущественно мусульманским населением. Для общего блага надо постараться избежать любого намёка на христианский крестовый поход, чтобы не спровоцировать воинственный исламский ответ со стороны Турции или Ирана. Это были серьёзные аргументы, и я передал их Ельцину.

Переговоры в Баку оказались особенно тяжёлыми. Мои азербайджанские собеседники были унижены поражениями на поле боя в ходе боев в Карабахе и планировали реванш, несмотря на хаос в политической и экономической жизни в стране. Жажда войны подчинила себе все решения и действия азербайджанского правительства.

Как это ни странно, но именно представители старой советской бюрократии, которые так