Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев Страница 24

Я понимал, что разрыв между политическими и экономическими переменами неизбежен — обычно политика идёт впереди внешнеэкономической деятельности. Но я не предполагал, что этот разрыв окажется таким значительным. Мне казалось, что стоит внешней политике стать открытой, очень скоро и внешнеэкономические связи заработают в полную силу — и в сфере торговли, и в сфере инвестиций. Российский МИД сделал свою работу, доказав, что восточноевропейские государства могут быть хорошими друзьями демократической России и помогут нам выстроить равноправные отношения с Западом. Но внутренняя политика свела на нет достижения внешней. Коммунисты и националисты настаивали на том, что восточноевропейские страны не могут быть дружественными России на добровольной основе, потому что они смотрят на Запад. И эта точка зрения становилась в стране всё более популярной. На самом деле никакой беды в ориентации наших партнёров на Запад не было. Беда была в том, что Россия в определённый момент сама отказалась от взаимовыгодного партнёрства с Западом. Если бы этого не произошло, отношения с государствами Восточной Европы развивались бы совсем по-другому. Они были политически готовы работать вместе с Россией, получая выгоду от экономического сотрудничества в новых условиях свободного рынка. Думаю, что конфронтации вокруг расширения НАТО на восток можно было избежать.

Тем не менее я убеждён, что рано или поздно Россия вернётся в сообщество европейских наций, к которому она принадлежит. Основа для такого партнёрства была заложена нами в начале девяностых.

Глава 4

Борьба с огнём в зонах конфликтов

Общими усилиями нам удалось избежать вооружённых конфликтов между новыми независимыми государствами, хотя Армения и Азербайджан буквально балансировали на грани войны из-за Нагорного Карабаха. Формально этот вооружённый конфликт оставался внутренним — он развивался на территории Карабаха, который был частью Азербайджана. В Грузии и Молдове военные действия тоже развернулись внутри этих стран — на территории Абхазии и Приднестровья. Несколько иной ситуация была в Таджикистане — там буквально началась гражданская война между южными и северными регионами. Все эти конфликты грозили перерасти в масштабные боевые действия с потенциально катастрофическими последствиями для обширных регионов на границах России. Конфликтующие стороны, все без исключения, просили нас о помощи.

Россия не могла игнорировать эти просьбы. В новых независимых государствах проживало большое количество этнических русских. Между советскими республиками, напомню, не было охраняемых границ или пропускных пунктов, и после Беловежских соглашений у нас не осталось времени и ресурсов, чтобы исправить эту ситуацию. В 1992 году тысячи беженцев прибыли в Россию из Азербайджана и Таджикистана. Банды преступников, которые обычно множатся в зонах, охваченных войной, легко передвигались по территории России. Этот поток обострил криминальную ситуацию и ухудшил экономическое положение в приграничных российских регионах, где и без того хватало проблем. Гуманитарные трагедии соседей — неизменный спутник гражданских войн — создавали тяжелый эмоциональный фон и в нашей стране — слишком сильны были родственные и просто человеческие связи между гражданами постсоветских государств. Российское общественное мнение оказалось крайне чувствительно к кровопролитию, происходившему по соседству. Для любого правительства России оставаться над схваткой было бы самоубийственно.

Отношение к этим региональным конфликтам, тесно связанным с судьбой самой России, отличалось у разных политических сил в Москве. Коммунисты и национал-патриоты требовали, чтобы Россия солидаризировалась с той или иной противоборствующей стороной, пытаясь возродить имперскую стратегию «разделяй и властвуй». С другой стороны, некоторые из радикальных демократов выступали за изоляционизм. Оба эти варианта были аморальны и нереалистичны. Россия была достаточно сильна, чтобы оказывать влияние на эти регионы, но она не могла контролировать конфликты или предотвратить их побочные эффекты. А вот помочь соседним государствам выйти из кризиса и достичь определённой стабильности мы могли. Россия, безусловно, была заинтересована, чтобы и другие постсоветские страны тоже проводили демократические реформы и интегрировались в сообщество цивилизованных демократий.

Таким образом, у меня не было выбора — пришлось окунуться в мутный поток этнических и гражданских конфликтов. Я старался предлагать наши услуги в качестве посредника, чтобы подтолкнуть противоборствующие стороны к мирному решению или хотя бы к прекращению кровопролития. Для этого я пытался осторожно использовать политическое, дипломатическое и экономическое влияние России.

Нагорный Карабах

В начале 1992 года самый кровавый и наиболее известный в мире конфликт уже вовсю полыхал в Нагорном Карабахе, районе восточного Азербайджана, населённом в основном армянами. Они сражались с азербайджанцами за независимость или за возможность присоединиться к соседней Армении. Бои, начавшиеся в 1988 году, вспыхнули с особой ожесточённостью, когда Армения и Азербайджан стали независимыми государствами. К 1992 году конфликт грозил превратиться в открытую войну между двумя странами и вытолкнуть сотни тысяч беженцев с обеих сторон в Россию. Ситуация осложнялась тем, что и те и другие имели влиятельные лобби в Москве.

Одним из первых моих действий на посту министра была встреча с министрами иностранных дел Армении и Азербайджана в Москве, чтобы немедленно начать мирные переговоры. Результат был обнадёживающим. В совместном коммюнике 20 февраля 1992 года, подписанном после долгого и бурного обсуждения, министры иностранных дел Армении, Азербайджана и России призвали конфликтующие стороны немедленно прекратить боевые действия и начать мирные переговоры.

Десятого марта мы в том же составе встретились в Брюсселе на конференции Североатлантического комитета по сотрудничеству — форуме для дискуссий между НАТО и другими европейскими государствами, включая бывшие советские республики. И там, в Брюсселе, ещё раз подтвердили совместное коммюнике от 20 февраля.

Но, несмотря на это, бои продолжались, и в марте того же года я принял решение лететь в Нагорный Карабах. Нужно было встретиться с лидерами сражающихся сторон лицом к лицу и лучше изучить ситуацию на месте. Мы связались с Арменией, Азербайджаном и местными командирами, чтобы получить разрешение на поездку, и вот, наконец, 2 апреля, после долгого перелёта с несколькими посадками, я оказался в Степанакерте.

Это был для меня не самый приятный опыт. Никогда до этого я не бывал в зоне боевых действий. Маленький городок выглядел мёртвым: пустынные улицы, дома, превращённые в груды щебня. Меня сопровождали четыре телохранителя и десяток автоматчиков вооружённых сил Нагорного Карабаха. Когда мы подошли к развалинам городского совета, буквально из ниоткуда стали появляться люди с серыми от долгого пребывания в подземных убежищах лицами. Один мальчик из-за ослепительно яркого солнца и какого-то эйфорического состояния чуть не врезался в меня. Я спросил его по-русски, почему он так возбуждён. «Раз Козырев приехал, не будет бомбёжки!» — выкрикнул он.

Я рассказал об этом эпизоде лидеру Нагорного Карабаха Артуру Мкртчяну, встретившему меня в горсовете. «Что может оправдать человеческие