Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее - Пьер Весперини Страница 19

считающих, что слова могут причинить вред, получившие предупреждения о триггерах сообщили о более сильной тревоге при чтении неприятных фрагментов литературных произведений, чем те, кто таких предупреждений не получал. ‹…› Большинство дальнейших исследований позволили прийти к выводу, что предупреждения о триггерах не имеют значимого эффекта, однако два из них установили, что лица, получившие предупреждения о триггерах, испытали более сильную тревогу, чем те, кто таких предупреждений не получал. Еще в одном исследовании было выдвинуто предположение, что предупреждения о триггерах могут продлить состояние стресса, связанное с негативным опытом. Наконец, масштабное исследование [при участии] МакНалли показало, что у переживших травматичные события предупреждения о триггерах усиливают убежденность, что травма занимает центральное место в их идентичности (а не носит случайный или эпизодический характер). Такой результат вызывает обеспокоенность. Действительно, как уже давно выяснили психологи, специализирующиеся на работе с травматическим опытом, и демонстрируют исследователи травматического опыта, у тех, кто считает травму центром своей идентичности, ПТСР часто протекает тяжелее. В подобных случаях предупреждения о триггерах могут привести к непредвиденному результату, причинив вред тем самым людям, которых они должны защищать».

Иначе говоря, чтобы защитить людей от теневой стороны их натуры, нужно не изгонять ее, а, напротив, озарить светом искусства и мысли, или, говоря словами Китса, красоты и истины, поскольку одно неотделимо от другого. А еще, говоря словами Юнга, «человек становится просветленным не потому, что представляет себе фигуры из света, а потому, что делает тьму сознательной. Однако последняя процедура не из приятных и, как следствие, непопулярна»[21]{209}.

III. К вопросу о статуе Джефферсона в Нью-Йорке

Размышления о культуре отмены

Городской совет Нью-Йорка принял единогласное решение демонтировать статую Томаса Джефферсона, на протяжении последнего века наблюдавшую за его заседаниями.

Причиной этого решения стал тот факт, что Джефферсон был рабовладельцем: ему принадлежало более шестисот рабов, а одна из них, Салли Хемингс, родила ему шестерых детей. Шесть детей от рабыни – это шесть новых рабов, согласно максиме Partus sequitur ventrem, то есть «рожденное следует за утробой», напрямую унаследованной от римского права.

В наше время культуры отмены это, конечно, не первый случай, когда из публичного пространства исчезла статуя, снесенная грубой силой или убранная властями для ее защиты, как это произошло со статуей Черчилля в Лондоне{210}. К слову, за 2021 год, по словам экспертов, которых цитирует The New York Times{211}, было убрано или разрушено несколько статуй Джефферсона, в частности в Джорджии и Орегоне{212}.

Но это первый случай на моей памяти, когда избранные политики единогласно решили отменить одного из основателей той самой демократии, которую они представляют. Так что это событие имеет большое значение и требует осмысления.

Почему именно статуи? Кое-что о прагматизме

Прежде всего следует задаться вопросом, зачем вообще ставятся чьи-то статуи, и сказать то, что должно бы быть трюизмом, но сегодня перестало им быть: почтить память человека, создав его статую, установив памятник или присвоив его имя какому-либо учреждению, школе, улице, библиотеке и т. д. – это не то же самое, что почтить память святого, ангела или даже героя, да простит меня Борис Джонсон{213}. Ибо граждане просвещенной демократии знают, что герои существуют только в сказках.

Поставить статую – значит увековечить память о человеке, который прославился деяниями настолько значительными, что их сочли не подлежащими забвению.

Такой способ чтить память восходит к Античности. Поэтому именно на греческом или на латыни точнее всего обозначается то, что можно называть прагматизмом статуй. Статуя (или колонна, например колонна Траяна или колонна Марка Аврелия в Риме) – это monumentum, то есть объект, предназначенный, чтобы «прославить в веках» (monere) «имя» (nomen) того, кто «заслужил благодарность отечества» «достопамятными делами» (res gestae).

Но это еще не все. Люди, чью память увековечили таким образом, – это еще и «примеры» (exempla), которым следует «подражать» (imitari). В таком подражании нет ничего рабского, совсем наоборот. Не будем забывать, что в античных полисах (в том числе и демократических) господствовали аристократические ценности, для которых всегда было важно «тщиться других превзойти», как гласит стих «Илиады»{214}, неустанно звучащий на протяжении всего периода Античности (например, он был девизом Цицерона «с детства»{215}): слава Мильтиада не дает спать юному Фемистоклу – он беспокоится, что никогда не добьется ничего, что превзошло бы славой победу при Марафоне{216}, а в Кадисе статуя Александра перед храмом Геркулеса вызывает слезы у молодого Цезаря, «ведь он не совершил еще ничего достопамятного, тогда как Александр в этом возрасте уже покорил мир» (Сент-Эвремон{217}, цитируя Светония{218}). «Ничего достопамятного» – значит, ничего, что буквально «достойно быть увековечено в памяти» (memorabilis).

Итак, над всеми этими поступками царит принцип состязания, в котором друг другу «соревнуют усердно», как говорит Гесиод{219}, что стало предметом прекрасной лекции молодого Ницше «Гомеровское состязание» (1872){220}.

То есть речь идет не столько о том, чтобы «подражать», сколько о том, чтобы «соперничать, вдохновляясь примером».

Подражание, imitatio, предполагало размышление: размышление о деяниях, размышление о качествах, благодаря которым они стали возможны, – но вместе с тем и об ошибках, иногда даже о преступлениях, а также о слабостях и пороках, ставших их причиной или – что, возможно, еще хуже – потворствовавших им.

Это значит, что память, увековеченная в монументах, создавала постоянный повод для дискуссий. В школах риторов и философов, где обучались представители элит, постоянно велись споры о деяниях того или иного «великого человека». Кем был Александр Великий – героем или преступником? Сделал ли Цицерон все возможное, чтобы спасти Республику? Жил ли Сенека в согласии со своими принципами?

Статуи самим своим существованием создавали пространство дискуссии, ведь часто они увековечивали людей, которые ожесточенно сражались друг с другом, порой насмерть: в публичном пространстве сосуществовали Гракхи и Сципион Африканский, Сулла и Марий, Цезарь и Помпей… Ставя их рядом, римская память провозглашала, что с точки зрения Истории их непримиримые битвы не более чем пустяковые ссоры, а по-настоящему важны лишь их «достопамятные дела» и то, что сделало их возможными: то сочетание храбрости, энергии и прямодушия, что называли добродетелью (virtus). Соседство статуй указывало на то, что политика по сути своей основана на конфликтах.

Таков античный прагматизм статуй. В Средневековье он был утрачен: с конца III века начался упадок, а нашествия варваров и падение Римской империи нанесли последний удар. С начала VI века Кассиодор сообщал о разрушении всех бронзовых и мраморных статуй. Уцелеть удалось единицам, и всегда благодаря непониманию: было сочтено, что одна из статуй Адриана изображает Христа, а статуя Марка Аврелия – Константина{221}.

Гуманистам мы обязаны «Возрождением» не только античной культуры, но и древнего прагматизма статуй. С тех пор они стали все чаще появляться в публичном пространстве.

Как мы только что убедились, статуи ставят не для того, чтобы, как неуклюже пытаются аргументировать свою позицию их невежественные защитники, «преподавать Историю» в том смысле, в котором это делают в школе. Статуи не просто напоминают нам об Истории, как сказал Эмманюэль Макрон в июне 2020 года{222}. Если так, следовало бы установить памятники Карлу X и Наполеону III, Пьеру Лавалю и маршалу Петену. Статуи, взятые в комплексе, во всем своем противоречивом множестве, строят через столь же «памятные», сколь и неоднозначные фигуры систему ценностей, которую надлежит передавать и защищать, воплощать и развивать.

И именно поэтому они могут – и даже должны – создавать проблемы.

Res gestae Джефферсона

Поскольку статуя – это не справка о нравственном совершенстве, у меня нет намерения писать апологию Джефферсона. Я не собираюсь доказывать, что Джефферсон был вовсе не злодеем, а хорошим, тем более героем. Я лишь хочу сказать, что его статуя вовсе не означает, что в его жизни не было пятен и даже преступлений, она лишь означает, что