Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович Страница 18

— Какая низкая игра и детское увлечение — властвовать, начальствовать! А еще образованные, интеллигентные люди, генералы и поддались обману?.. — заметила Людмила Рихардовна.

— Это все последствия долго длящейся великой войны народов и результат работы «невидимой руки», которую принято называть в литературе «масонской», эволюцией психологии и прочим; а правильнее было бы назвать — от пропаганды вырождающейся «кучки» людей, воображающих себя всемирными, избранными, повелителями народов, безнаказанно влияющими на слабые характеры людей и заражаящими их «обещаниями» и «мистицизмом», который в конечном результате родят в массах безнадежность, пессимизм…

Почти то же самое случилось и с корпусом, который по другому направленно вел на «красную столицу» генерал Крымов. Еще по дороге в казачьих частях корпуса началось брожение. Корпус начали разлагать еще в вагонах. Даже кое-кто из офицеров самовольно оставлял свои полки и летел в Петроград в надежде сделать карьеру, конечно, во-первых, карьеру изменника, перебежчика. Из таких господ видную роль сыграл ротмистр Данильчук, успевший даже вернуться на автомобиле с полковником Самариным, фаворитом Керенского. И они-то, Самарин и Данильчук, приложили все старания, чтобы уговорить и Крымова: «Ваше превосходительство, было бы безумием упорствовать! Ваш корпус может с минуты на минуту открыто взбунтоваться. Туземная дивизия застряла в Гатчине. Ставка на Корнилова бита! Спасайся кто может! Поедемте-ка лучше в Петроград. Керенский уважает вашу доблесть и готов простить вас…»

«Меня готов простить? За что? — возмутился Крымов. — Да у меня в кармане телеграмма его, вызывающая мой 3-й конный корпус в Петроград! И после этого он готов простить меня? Что за глупая и гнусная комедия!..»

Несмотря на свои веские и основательные доводы, все же в конце концов Крымов согласился; потрясенный и надломленный, он уехал с Самариным и Данильчуком вперед, на автомобиле, в Петроград.

— Ну и хаос! — не удержалась Людмила Рихардовна. — Паны дерутся, а у хлопцев чубы трещат…

— Обожди, еще не все, — заметил Давид Ильич серьезно — дальше информация дополняется уже по слухам, но вероятными и правдоподобными сведениями. Генерал Крымов предстал перед Керенским как настоящий «боевой» солдат. Между ними возникло бурное объяснение, во время которого Крымов ударил Керенского по физиономии, а затем поднялась какая-то стрельба: по одной версии — в Крымова стрелял Керенского адъютант, а по другой — военный министр Савинков. Раненого Крымова в скорости после того вынесли на автомобиль и отвезли на Захарьевскую 17, в так называемый «политический кабинет» Керенского. Дальше — полная неизвестность, все темно, прикрыто.

Семья Крымова живет в Петрограде, но к телу умершего вдова допущена была только лишь через два дня в Николаевском госпитале, где старший врач подвел вдову Крымову к синему, одеревеневшему телу под грубой простыней и показал огнестрельную рану на широкой, богатырской груди покойного.

— Странное самоубийство… — сказал ей старый врач. — Ротмистр Данильчук пояснял мне лично, что генерал сам застрелился в кабинете Керенского, который якобы и сказал при этом: «Он поступил как честный человек». Но обратите внимание: края раны не только не обожжены, и у меня впечатление, что выстрел произведен на расстоянии двух-трех шагов… Да и самое направление пули… Самому нельзя так застрелиться. Нельзя! Я вам говорю, как жене покойного… Значит слухи, что его застрелили, правдоподобны. Но прошу вас, это между нами…

Бедная дама охвачена была столбняком, а через несколько минут, опомнившись, тихо спросила у врача:

— А где же все, бывшее на нем? У мужа всегда набиты карманы бумагами, записными книжками, документами…

— Ничего этого нет, — покачал головою врач, — Тело доставили, как вы его сейчас видите…

Похороны генерала Крымова состоялись без всяких демонстраций и почестей. По заявлению ротмистра Данильчука, это сделано было по желанию Керенского: за гробом шла только вдова и дети, и больше никто. А на другой день ротмистр Данильчук куда-то исчез, и больше его никто не видел. В тот же самый день и полковник Самарин выехал Сибирским экспрессом, получив в командование Иркутский военный округ. Тайна «политического кабинета» на Захарьевской так и осталась неразгаданной: как именно погиб Крымов? Кто был при нем в часы его агонийных мук? Куда девались бывшие при нем бумаги, в том числе и телеграмма Керенского, вызывавшая в Петроград 3-й конный корпус? Все это туманно и полно одних лишь догадок… — закончил секретный рассказ Давид Ильич и посмотрел на жену.

Людмила Рихардовна молча вздрогнула, на глазах показались слезы, и она еще крепче прижалась к мужу.

— Будем бороться вместе! Я и на минуту не оставлю тебя одного… — тихо промолвила она сквозь слезы. И жизнь ее при штабе как переводчика потекла мирно, тихо, всегда в обществе мужа и семьи коменданта штаба подполковника Шрама, жившего с Казбегоровыми по соседству. Их постоянный посетитель был и уважаемый корпусный санитарный инспектор, старик, профессор Крукс. И только изредка нарушалась их тихая жизнь служебными невзгодами.

Так, например, скоро все же получился приказ о назначении генерала штаба полковника Казбегорова на должность по снабжению корпуса, о которой горячо заботился комкор генерал Новицкий.

— Ну, что же делать? Надо подчиниться судьбе своей! — тихо протянул Давид Ильич, сидя с женой на диване в своей комнате после ужина; на другой день приступил к объезду ему подведомственных частей, управлений и учреждений и вступил в должность.

Людмила Рихардовна всюду сопровождала его как солдат вольноопределяющий, надевая лишь длинные сапоги и поверх дамского костюма — солдатскую шинель с ремнем и кавказскую папаху, держась корректно в группе двух офицеров, сопровождавших полковника при объездах и выездах по делам службы. Работы ей как переводчику было действительно немного: позаниматься у себя в комнате, в домашней обстановке вместе с мужем, она считала как бы развлечением.

При такой милой обстановке и плодотворной работе на благо армии и страны прошел сентябрь месяц и первая половина октября.

Подполковник Шрам со своей супругой, молоденькой брюнеткой, как-то в свободное от службы время, были у Казбегоровых и разговорились об информациях его как коменданта штаба и любителя все освещать до мелочей, из которых в то время слагалась вся жизнь тыла.

— Тыл ссорится и разлагается, — пояснял подполковник Шрам, — дерутся между собою и разбегаются — куда кому удобнее или выгоднее — высшие вожди партий и правительства страны. Главные руководители армий, генералы Корнилов, Алексеев[35], Деникин и другие — и те не могут никак сговориться и понять друг друга хорошенько, дабы действовать совместно и заодно; а высшие гражданские служащие, губернаторы — комиссары и прочие правительственные ставленники разных партий и оттенков, богатые купцы и фабриканты — в свою очередь не могут сговориться ни между собой, ни с главными руководителями армий; к тому же боятся генералов как какой-то заразы и чумы, ограничивают их власть, подрывают авторитет, уничтожают дисциплину, и армии разлагаются, разлагаются не по дням, а по часам… Их почти что нет! Есть только толпа людей, много говорящая и ничего не делающая…

Мадам Шрам, слушая рассказ мужа об информациях из тыла по беспроволочному телеграфу, часто нервничала и плакала, сама не зная почему, а Людмила Рихардовна, как более просвещенная, высокообразованная женщина, усматривала в «этой игре» какую-то неразбериху и горькую «карму» или даже преступное состязание в политическом превосходстве одного перед другим; но как его приостановить, не могла ясно себе представить и поэтому всегда также старалась занимать позицию выжидательную. Ее же муж, генерал штаба, полковник Казбегоров, и подполковник Шрам, и в обществе даже своих жен, от критики вообще воздерживались, но были всегда готовы исполнить приказания начальства, направленные к восстановлению порядка, и свои обязанности, ясно и определенно начертанные в законе, принести стране спокойную жизнь и благополучие, стоя вне всяких партий.