Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев Страница 10

После поражения путча президент СССР и его правительство стали быстро терять власть. И напротив, полномочия лидеров новых независимых государств становились всё более обширными. Советское государство разваливалось на глазах, порождая огромную неопределённость, риски и возможности, что ставило политиков перед тяжёлым, а иногда и судьбоносным выбором. Я понимал всю сложность ситуации и теоретически мог бы отстраниться от проблем, которые возникали в отношениях между постсоветскими республиками. Тем более что до декабря 1991 года советское руководство оставалось легитимным. Но я считал, что взаимоотношения России с новыми независимыми государствами очень важны. И как министр иностранных дел России серьёзно занимался ими. Для меня было очень важно, чтобы процесс установления новых отношений между Россией и другими республиками (неважно, выберут ли они объединение с Россией или независимость) был мирным, дружественным и основанным на международном праве.

Границы

Одной из причин путча, как известно, было недовольство «ястребов» проектом нового Союзного договора, который главы республик и президент СССР должны были подписать 20 августа 1991 года. Заговорщики считали, что проект подрывает центральную власть и ставит под угрозу их карьеры. Но в результате путчисты сами разрушили и то и другое. Фактически это они окончательно похоронили Советский Союз.

Уже до попытки переворота правительства пятнадцати республик обладали в глазах населения намного большей легитимностью, чем центральная власть Горбачёва. Прямые всенародные выборы депутатов, а позже и президентов, прошли в республиках в 1990–1991 годах. Между тем сам Горбачёв так и не рискнул пройти через процедуру прямых выборов. Он был избран президентом на съезде народных депутатов СССР, что, конечно, сильно ударило по репутации. Особенно на фоне всенародной избирательной кампании Бориса Ельцина.

Процесс обретения независимости начал набирать обороты ещё до путча, а после него стал необратимым. Декларация о государственном суверенитете Российской Республики была почти единогласно одобрена Съездом народных депутатов РФ в июне 1990 года. Однако за этим видимым единством скрывались серьёзные политические противоречия, которые в дальнейшем не раз раскалывали российскую власть.

Демократически ориентированные депутаты составляли в высшем законодательном органе России — съезде — около пятидесяти процентов. Они голосовали за принятие документа о суверенитете, чтобы покончить с властью Коммунистической партии, учредить частную собственность и свободу слова. То есть сделать всё то, чего не смог сделать Горбачёв и его правительство. Мы считали, что, если наши реформы будут успешными, Россия сможет увлечь за собой и остальные республики. В результате удастся сохранить союз республик на новой демократической основе.

Коммунисты и националисты, в свою очередь, видели в декларации о суверенитете ступеньку к возрождению «великой России». По их мнению, Российская Федерация должна была вернуть себе территории, исторически принадлежавшие Российской империи, а также некоторые новые земли, ныне плотно населённые этническими русскими. Полуостров Крым, переданный Украинской Советской Социалистической Республике центральными властями в 1954 году, отвечал обоим этим критериям и был первым в списке притязаний националистов. Популярность в России таких идей больше всего отпугивала постсоветские государства и удерживала их от вступления в новый союз.

Демократы доказывали, что опасность имперских амбиций ярко подтверждалась событиями в Югославии, которая, как и Советский Союз, была многонациональным социалистическим государством. Правительство Милошевича в Белграде выбрало путь грубого насилия для осуществления своей мечты о замене коммунистической Югославии «Великой Сербией», спровоцировав кровавые войны со своими соседями. К тому времени, когда нам надо было решать, как поступать при распаде Советского Союза, болезненный урок был очевиден. Меня, например, не отпускал югославский кошмар, и я поклялся, что он не повторится в России.

Большинство сторонников Ельцина, как и я, хотели мирно превратить Советский Союз в свободную федерацию (как Соединённые Штаты или Германия) или жёсткую конфедерацию (как Швейцария или ОАЭ), сохранив единое государство. Российская Федерация должна была играть решающую роль в этом процессе, но только как объединитель равных участников — primus inter pares, — ясно и решительно отказавшись от любых имперских амбиций. Однако такая возможность оказалась под угрозой уже в начале сентября 1991 года после неудачного публичного комментария одного из членов команды Бориса Ельцина.

Пресс-секретарь президента России Павел Вощанов заявил в одном из интервью, что нерусские республики, провозгласившие независимость, столкнутся с мощными требованиями россиян изменить границы в пользу России. Как только я узнал об этом, спешно послал Ельцину служебную записку, указывая, что не только границы между советскими республиками, но фактически все существующие в мире границы были проведены произвольно. Но это не может быть поводом к их пересмотру. Миллионы людей, не только русских, но и украинцев, и казахов, и людей других национальностей жили и живут на обширных территориях по соседству со «своими» республиками. Безупречную границу, которая удовлетворила бы все этнические общности, провести невозможно. Споры по поводу территориальных претензий автоматически приведут к конфликту и войне. Мы должны подтвердить свою верность принципу нерушимости границ, закреплённому в Заключительном Акте, подписанном в 1975 году в Хельсинки всеми европейскими странами, а также Соединёнными Штатами и Канадой. Советский Союз тоже подписал этот документ, и любой его преемник должен выполнять его обязательства. Решение нужно было принять раз и навсегда: ящик Пандоры ни при каких обстоятельствах открывать нельзя. Идея в той или иной ситуации поддержать территориальные претензии одной бывшей советской республики к другой, — писал я президенту, — должна быть исключена из нашей политики.

Ущерб от имперского заявления пресс-секретаря президента нарастал с каждым часом, проходившим без официального опровержения со стороны российской власти. Поэтому, говорилось в моей записке, министерство иностранных дел Российской Федерации выпустит официальный пресс-релиз с разъяснением: заявление Вощанова не представляет позицию России, а отражает только его личную точку зрения, российский президент и правительство твёрдо придерживаются принципов Хельсинкского акта в целом и принципа нерушимости границ в частности.

У министерства было всего две машины. Одну из них я послал с запиской в администрацию Ельцина, а другую, с пресс-релизом, — своему другу в информационное агентство «Интерфакс» для немедленной публикации. Я, конечно, рисковал, действуя от имени президента до его одобрения, но посчитал, что риск того стоит. Если бы Ельцин принял другое решение, я бы подал в отставку и выступил бы против его решения публично. Слава богу, этого не случилось. Когда позже один из корреспондентов спросил Ельцина про границы, он ответил: «Россия придерживается Хельсинки и нерушимости границ».

Однако урон уже был нанесён. Пресс-релиз российского министерства иностранных дел появился через два часа. К этому моменту заявление Вощанова уже разошлось в СМИ постсоветских республик и везде вызвало возмущение, особенно в Украине, которая в официальном заявлении осудила российские имперские амбиции и угрозы.

В своих дискуссиях с депутатами парламента и в