Григорий Брейгин - Расследование продолжается Страница 9

Зло чиркнуло перо. Никак не сосредоточишься… Долг комсомольца… Гм? В глубине души я как-то не был уверен насчет долга.

С тех пор как сюда приезжали на охоту Борька Першин со своим батей, я не находил себе покоя. Перед отъездом Борька зашел в отдел, настороженно повел носом, как собака, почуявшая неприятный запах. Мне стало вдруг стыдно за некрашеный горбатый пол и небритого милиционера в засаленном кителе.

— Нет, это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже, — быстро определил Борька. Остап Бендер помогал ему быть остроумным. Я промолчал. Когда мы вошли в кабинет, он небрежно бросил:

— Сколько кидают?

— Что сколько?

— На зубы, спрашиваю, сколько кидают? Ну, оклад какой?

Я сказал.

— М-да… Не густо. Жаль мне тебя, старик.

Пока я рылся в бумагах, разыскивая фотографию, — матери хотелось передать — он нетерпеливо барабанил по столу. Скоро «Волга» цвета морской волны умчит его в город…

В окно виднелась бурая равнина.

— Со скуки сдохнешь, — зевнул Борька.

— Да, здесь не у папы за спиной, — не удержавшись, съязвил я.

Борька удивленно поднял брови.

Расстались мы холодно.

Бывает у людей такое настроение, которое кто-то метко окрестил «чемоданным». Человек ходит на работу, чем-то занят, но все ему стало чужим, ненужным. Мысли мои витали далеко от Ак-Тюза.

…В жарко натопленной дежурке душно. Я подошел к окну. Полоска света скупо падала на черное месиво стынущей земли. Лужица под окном блестела, как стекло. К утру подмерзнет. В городе скоро коньки зазвенят на катке. Запорхают стайки девушек в шапочках с пушистыми помпончиками. А с неба посыплется каскад огней и загремит музыка… Юлька любила ходить на «Динамо».

В КПЗ выл пьяный. Выл тоскливо на одной ноте, точно обязанность выполнял. Его привез сержант: с женой не то что подрался — рукав оборвал у кофточки да табуреткой окно высадил.

— Нет, к черту! В рапорте я поставлю вопрос ребром. Если и на этот раз откажут — свет клином не сошелся!

На крыше противоположного дома заплясала желтая точка — идет машина. Наверное, райкомовская с колхозного собрания. Остановилась перед отделом. В дежурке взвизгнула дверь.

— Товарищ лейтенант, вашего милиционера убили!

…Длинный парень, шедший впереди, поднял голову. В резком изгибе сломалась рука — бухнул барабан. И тотчас пронзительно и трагично запели трубы. Мы подходили к Дальним Карагачам. Уже виднелся серый частокол крестов. Над ним зябко трепетали оголенные ветви деревьев. Из задних рядов донесся шепот:

— Тяжеленько придется Марье-то одной с ребятишками.

— По нынешним временам с двумя-то кому нужна…

Машина повернула к одинокому карагачу. Возле него горбился свежий холмик. Говорили речи. Кажется, кто-то из райсовета, потом наш начальник. Я обвел глазами людей — холодный дождь падал на обнаженные головы. Женщины плакали.

Внизу глухо застучало. Я машинально бросил сухой комок — по древнему обычаю. Старший опер резко махнул рукой. Сухо щелкнули прощальные залпы. Как подрубленная, рухнула на колени Мария. Хрупкая девушка неловко хваталась за ее плечо и все повторяла:

— Тетя Маня, тетя Маня…

…Я медленно брел по аллее. В ушах все еще стояли приглушенные плачущие звуки. Меня не покидало странное ощущение вины перед Тихоней… Я обернулся. Издали голубел дощатый столбик. Над ним — маленькая звездочка из жести. Выплыло худое лицо в аккуратной рамочке. И надпись:

«Старший лейтенант милиции Ефим Игнатьевич Суров. Погиб при исполнении служебных обязанностей».

Он пришел сам.

— Не могу больше, судите…

Размазывая по щекам слезы, Степан Ящук рассказывал в кабинете начальника, как слесарь Бугров подбил его поехать в Быстровку, корешку одному шмутки подбросить. С бабой корешок разошелся и в Ак-Тюз перебраться надумал. Так сказал тогда Бугров.

— Ты к мосту подъезжай, как стемнеет, — настаивал он, — я там подожду. Через пару часов вернемся… С бригады, мол, приехал и — нормальный ход. Понял?

Знал Максим Бугров, к кому подойти. От его наметанного взгляда не ускользнуло, что веснушчатый шофер из первой колонны плачется на заработки и «левачком» не брезгует.

Бугрова Ящук боялся. Свяжись с этим уголовником, он хоть и из бывших, но… Бугров обещал хорошо заплатить.

«Надо быть дураком, чтобы отказаться, — успокаивал себя Степан, — в тюрьмах был, мало ли что. Говорят же — «завязал». Сам директор недавно упоминал… выработка высокая. А что вечером, так даже лучше».

Встретились, как и условились, у моста. В селе уже мерцали редкие огни, когда автобазовский грузовик понесся в сторону Быстровки. Потом Степан сидел на кухне в стоящем на отшибе домике. Дверь в комнату была приоткрыта, и он видел, как суетился хозяин, угодливо хихикая, подобострастно заглядывая Бугрову в глаза. И еще слышал непонятные слова. Уловил все же — разговор шел о милиции. Неожиданно Бугров ударил кулаком по столу и грязно выругался. В голосе прозвучала такая ненависть, что у Ящука мурашки пробежали по спине.

— Как? — хозяин покосился в сторону двери.

— Лапоть… Пригодится еще.

«Обо мне говорят», — догадался Ящук.

Наконец они вышли на кухню.

— Что вы так долго, — Ящук хотел сказать «шептались», но Бугров грубо оборвал:

— Не твоего ума дело, понял?

…Немела нога на акселераторе. Машина неслась, подпрыгивая на выбоинах. «Только бы пронесло, только бы пронесло», — стучало в висках Ящука. Рядом мрачно сопел Бугров. В полумраке виднелись крепко стиснутые челюсти и седловина на носу — память о небольшом недоразумении в одной из сибирских колоний. В кузове, вплотную к кабине, лежало восемь туго набитых мешков. В них что-то похожее на отрезы — Ящук прощупал, когда грузили.

В стороне от дороги заколебалась светлая полоска. Одна фара. Мотоцикл идет от Красной Речки. Скорее бы проскочить без лишних свидетелей. Ящук закусил губу — не успеть! Мотоцикл уже близко, остановился на развилке. Возле него стоял милиционер и жезлом показывал на обочину.

— Выйди к нему, — приказал Бугров.

В милиционере Ящук узнал инспектора ГАИ Сурова.

— Поздновато ездите, — Тихоня поднялся на подножку и заглянул в кузов, — в мешках что, зерно?

— 3-з-зерно… — сдавленно прошептал Ящук.

— Документы ваши? — Тихоня подошел к горящей фаре, — в путевом листе зерно не значится… Накладная есть?

В следующий миг Ящук услышал короткий выдох — ха! Стоявший перед ним инспектор нелепо выбросил вперед левую руку и стал вдруг медленно оседать.

— Привет от Максима Бугрова, старший лейтенант!

Ящук оцепенело смотрел, как Бугров хладнокровно вытирал нож о носовой платок.

Утром в диспетчерской только и говорили о загадочном убийстве. Шоферы жалели Тихоню — справедливого человека. Ящук стоял ни жив ни мертв. Он хотел только одного — чтобы никто не заговорил с ним. Из кабинета механика вышел Бугров. Пожал руки двум шоферам, недоуменно покачал головой: надо ж случиться такому. У выхода бросил короткий взгляд на позеленевшего Ящука. Тот вышел из диспетчерской и поплелся к машине. У навеса ноги приросли к земле: перед ним стоял Бугров. Бугров шагнул к нему и, глядя свинцовыми замораживающими глазами, внятно сказал:

— Только тявкни… Отпевать будут вместе с мусором.

На оголенных вершинах сердито раскачивались потревоженные галки. Под ноги падал продрогший чернеющий лист.

«Пусть дезертиры уходят…»

От неожиданности я остановился. Почему вдруг выплыли эти строчки?

Дождь перестал. У горизонта неслись разорванные глыбы облаков. Бока их горели румянцем закатного солнца. Впереди мелькнул просвет. Роща кончилась. По краю ее тянулась покрытая сниклой травой грядка. В ручье позванивала вода. Я присел на камень, лежавший под деревом. По корявому стволу медленно скатывались крупные прозрачные капли. Сидел я, наверное, долго.

«Пусть дезертиры уходят…»

В кармане кителя, кажется, остались еще сигареты. Нет, бумага какая-то. Достал вчетверо сложенный лист. «Начальнику управления…» Мой рапорт. Не успел тогда дописать…

Вода в ручье была высветленная, холодная. Я медленно разжал пальцы — белые клочки быстро подхватило течением.

Стало темнеть. За рощей задрожало неяркое зарево. В Ак-Тюзе зажглись огни…

ГРИГОРИЙ ТРЕТЬЯКОВ

ОДИН ПРОЦЕНТ СОМНЕНИЯ

— А, коллега, заходи, заходи! — приветствовал капитан Полевской, наливая полный стакан из графина. — Гостем будешь.

Капитан стоит у окна — толстенький бодрячок в светлом костюме, — пьет воду маленькими глотками.

— По какому случаю кислый? — с ходу набрасывается он на лейтенанта Северцева. — Ага! Сердечное увлечение… Не отказывайся: по глазам вижу. Так сказать, переменный успех или безнадежно?