Миша Мельниченко - Советский анекдот (Указатель сюжетов) Страница 7

Вариативность анекдота как текста устной традиции практически не имеет границ. Форма, которую принимает тот или иной сюжет, может быть обусловлена многими причинами – социальным положением, интеллектуальным уровнем, особенностями личного чувства юмора человека, зафиксировавшего анекдот, то есть тем, что с определенной долей условности можно назвать бессознательным изменением текста. Само по себе разительное отличие записей разных вариантов одного и того же сюжета устной традиции абсолютно нормально, однако применительно конкретно к советскому анекдоту это отличие приобретает иную окраску. Дело в том, что авторами или составителями значительной части источников, содержащих советские анекдоты, были люди политически ангажированные, стремившиеся всеми доступными способами проявить свою политическую позицию. Нередко в качестве дополнительного аргумента в пользу своих идеологических конструкций они использовали анекдоты, традиционно рассматривавшиеся как форма активного сопротивления советской власти. От этого тексты анекдотов часто – особенно в эмигрантских изданиях – подвергались сознательной редактуре в сторону большей их политизации, то есть текст анекдота становился объектом воздействия творческой инициативы собирателя. В случае серьезного расхождения узловых моментов сюжета одной записи анекдота по сравнению с прочими, у исследователя есть все основания для констатации возможной авторской инициативы. Проще всего подобное редактирование выявляется на материалах изданных в эмиграции сборников, составители которых активно заимствовали тексты у своих предшественников. Располагая несколькими генетически связанными записями одного и того же анекдота в разных эмигрантских сборниках, представляющих собой перепечатку одних и тех же ранних публикаций, с помощью сравнительного анализа близких, порою дословно совпадающих текстов исследователь может составить представление о мотивации публикатора, изменяющего текст анекдота. Однако далеко не всегда ситуация столь очевидна, как в эмигрантских собраниях – в значительном количестве случаев собрания анекдотов вполне самостоятельны и не опираются на уже изданные предшественниками сборники. В таком случае способом обнаружения авторских привнесений как раз и является сравнение конкретной записи с инвариантной схемой, представленной всей совокупностью записей рассматриваемого анекдота.

Достоверная хронологическая локализация сюжетов, имеющих устное происхождение, исходя из их содержания, практически невозможна. Вариативность анекдота не позволяет исследователю воспринимать какой-либо факт, упоминающийся в анекдоте, как достоверное свидетельство времени его возникновения.

Необходимо понимать, что сюжеты ряда популярных советских анекдотов появились задолго до 1917 года – в советское время они лишь актуализовались по тем или иным причинам. Ярким примером может служить превращение христианской притчи шестого века в советский анекдот, ставший одним из откликов на смерть Сталина:

* Иоанн Мосх. Луг духовный. Сергиев Посад, 1915. С. 59.

В свою очередь данная притча представляет собой искаженный сюжет о Макарии Великом и черепе эллина-язычника, впервые зафиксированный в четвертом веке в сборнике текстов «Apophtheymata Patrum», более известном в отечественной традиции как «Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов»107.

В связи с тем, что мы имеем дело с устной традицией, следует избегать спекуляций в неразрешимом в рамках исторической науки вопросе датировки сюжетов анекдотов, заменив его датировкой, основанной на анализе конкретных записей анекдотов. При работе над Указателем использовалось два типа хронологической локализации записи – «жесткий» и предположительный. «Жесткая» датировка основывается на времени возникновения источника, содержащего в себе запись анекдота. Так, мы можем «жестко» датировать тексты из дневников современников, делопроизводственной документации и прочих текстов, время возникновения которых не подвергается сомнению. Предположительная датировка основывалась на комментариях лица, зафиксировавшего анекдот, и чаще всего использовалась нами для текстов из мемуаров и сборников анекдотов, составители которых пытались, исходя из своего представления о развитии традиции советского анекдота, указывать время возникновения сюжета, как это делал, к примеру, Е. Андреевич в [АЕ 1951]. Верхней границей возникновения сюжета мы условно считали самую раннюю «жестко» датированную запись или – в ряде случаев – дату, указанную составителем сборника или автором мемуаров, если другие выставленные им датировки хорошо соотносятся с «жесткими» из прочих видов источников.

Одним из самых спекулятивных вопросов, связанных с советским анекдотом, является вопрос об авторстве. Вопрос этот, думается, должен быть наполнен новым содержанием. Фольклорные тексты не имеют авторской привязки – вариативность текста анекдота, о которой писалось выше, объясняется тем, что каждый носитель устной традиции по существу является соавтором, привнося в текст элемент своего творчества в момент каждого воспроизведения.

Безусловно, традиция сама склонна приписывать авторство анекдотов конкретным историческим персонажам. Было бы слишком вольным допущением утверждать, что анекдоты целенаправленно и, главное, успешно создавались какой-то из сторон – участниц политической полемики данного периода. При этом прекрасно известно, что среди лидеров и участников т.наз. «троцкистской оппозиции» встречались люди яркие, образованные, с прекрасными ораторскими качествами, склонные к остроумным и парадоксальным суждениям, нередко становившимся крылатыми выражениями. К числу выделяемых современниками характеристик самого Троцкого чувство юмора не относится, но за его последователем К.Б. Радеком (Собельсоном) закрепилась слава великого остроумца и автора множества анекдотов. Согласно воспоминаниям современников, Радек действительно много и остро шутил, регулярно использовал анекдоты в качестве иллюстраций к своим суждениям108 – это, кстати, нашло отражение и в более чем лояльной прессе второй половины тридцатых годов, не склонной лишний раз вспоминать о таком явлении, как «политический анекдот»:

Все годы после Октября Радек был троцкистом, боролся против победы социализма в СССР, за капитализм. В 1923 году он был оруженосцем Троцкого, клеветал на большевистскую партию, пытался подменить ленинизм троцкизмом. Этот комедиант, рассказчик антисоветских анекдотов, верно служил Троцкому и использовал печатное и устное слово для борьбы с большевиками. В 1926 году на диспуте в Коммунистической академии троцкист Радек хихикал и издевался над теорией построения социализма в нашей стране, называя ее щедринской идеей, строительством социализма в одном уезде или даже на одной улице109.

Отчасти подтверждаются воспоминаниями и слухи о причастности Радека к сочинению анекдотов; на деле же анекдотическая традиция XX века приписывает авторство множества анекдотов Радеку так же, как, например, фольклорная традиция Азии приписывала ряд сюжетов Ходже Насреддину, – это нормальный процесс циклизации отдельных сюжетов анекдотов вокруг фигуры рассказчика или главного действующего лица. Это не значит, что в действительности Радек был автором приписываемых ему острот [АМ 2010: 122 – 124]. Характерно, что, несмотря на наличие в ВКП(б) своего «штатного» – вполне лояльного – остроумца Д. Мануильского, видного коминтерновца, известного своими розыгрышами и острыми шутками, ценимыми даже политическими оппонентами, – приписываемые ему тексты в устную традицию не попали, оставшись принадлежностью узких партийных кругов и эпизодических упоминаний мемуаристов110. Исключением может быть только один текст – в воспоминаниях Григория Захаровича Беседовского, сотрудника советского полпредства, попросившего в 1929 году политического убежища во Франции, мы видим строки о любви Ленина к анекдотам Мануильского, в том числе про самого Ленина (см. текст № 1778A), однако доказать реальность данного утверждения об авторстве практически невозможно.

В использованных источниках есть ряд текстов, авторство которых можно с большей или меньшей степенью достоверности приписать автору источника, в которых они были зафиксированы, однако устную природу этих текстов нам не удалось подтвердить независимыми фиксациями ни в одном из случаев. По этой причине кажется осмысленным, отказавшись от вопроса об авторстве конкретных сюжетов, строить предположения о среде их зарождения.

Определенная социальная группа является носителем определенной части общего сюжетного фонда анекдотов. Как показывает исследование, проведенное нами совместно с А. Архиповой на материале «антисталинских» анекдотов, сюжетный фонд текстов, фиксируемых в дневниках, доносах, сводках НКВД, во многих случаях разнится со сводом сюжетов, попавших в крупные сборники, составленные преимущественно образованными людьми и легшие в основу большинства современных исследований про советский анекдот. Существовала традиция более демократическая, носителями которой были преимущественно слабообразованные слои населения, и она, пересекаясь с традицией, носителем которой являлась, к примеру, городская интеллигенция, совпадала с ней лишь отчасти [АМ 2010: 28].