Башни Ангкора - Борис Павлович Виноградов Страница 3

ВОТ и еще одна запись легла в блокнот, испещренный фамилиями, цифрами, цитатами, названиями улиц и деревень, набросками тем, восклицательными знаками — обратить внимание, вопросительными — выяснить, уточнить...

Уже написаны сотни газетных репортажей, журнальных статей, выпущены брошюры, книги, выплеснуты первые негодующие эмоции, выражено презрение, заклеймлены злодеи, вынесен справедливый приговор трибунала, время уводит нас все дальше от тех страшных дней, пишутся новые строки — и ты сам посильно участвуешь в этом — о новой жизни страны, даже слово «возрождение» кажется словом вчерашнего дня, не помню и когда поймал себя на мысли, что мне уже неудобно задавать людям один и тот же вопрос: «Где и как вы жили во время полпотовского режима?» — неловко стало возвращать их память туда, куда, может быть, ей и не хочется возвращаться.

Другие проблемы волнуют умы людей, кочуют из края в край планеты сенсации, увлекая за собой интерес и внимание читающей публики. А нашему брату все нет покоя, все выискиваем и выискиваем новые «проливающие свет доказательства», собираем обрывки высказываний, мнений, документов, как крупицы истины, с которыми приходят неминуемо новые вопросы, появляются новые белые пятна в истории, которые только затемняют уже будто бы открытое, сформулированное, положенное на свою полку или, если хотите, вставленное недостающим звеном в логическую цепь заключений.

Да, это так, чужого горя не бывает, и порой мне чудится, что это меня гнали на убой в стонущих колоннах, волокли за волосы к могильному рву, это в моих висках стучала раскаленная безжалостным солнцем кровь, это мою плоть терзала тропическая лихорадка и на порезанных сухими стеблями руках саднили незаживающие раны, а мне в лицо плевал звероподобный хам, кричал оскорбительные слова, глумился над младенцами, бил по головам железной палкой...

Считается, что самый надежный друг истины — время. С этим трудно не согласиться. Особенно, если учесть, что мы привыкли говорить о времени преимущественно в почтительном тоне. Но иногда время может и скрывать от нас истину за непроницаемой завесой давности лет. Газетные репортажи — это краткое, ограниченное законами жанра и местом на полосе описание того или иного события. Их можно сравнить с листьями на древе познания, дающими лишь внешний фон явления. Но чтобы дойти до корней, нужно обращаться к истории, вскрывать факты, которые когда-то остались за пределами нашего внимания. В данном случае подобные экскурсы в историю могут нарушать классическое триединство — места, времени и действия. Разумеется, они накладывают свой отпечаток на все повествование, может быть, нарушают общий сюжет. Но автор, да простит его читатель, сознательно идет на это, надеясь приблизиться к сути тех явлений, внешний фон которых давался им десятки раз в корреспондентских зарисовках и репортажах, посылавшихся в редакцию из Пномпеня.

Журналисты, работавшие в Кампучии сразу же после освобождения и рассказывавшие широкому миру о несчастье этой страны, не испытывали недостатка в информации. Персональная судьба любого встреченного ими человека без сомнения была достойна описания и, спроецированная на экран времени, отражала судьбу всего кхмерского народа. Многие мои зарубежные коллеги, с которыми я встречался тогда в странах Юго-Восточной Азии, предпочитали иным «горячим точкам» планеты Кампучию, исходя при этом из соображений профессионального долга.

Писать о возрождении Кампучии было легко и трудно. Скупые строки сообщений телеграфного агентства СПК могли служить лишь подтверждением к нашим собственным зарисовкам и выводам. Но зато никто не мог пожаловаться на недостаток интервью и личных встреч, на ограниченность в передвижении и выборе тем. Это, на мой взгляд, объяснимо.

В ту пору, когда в стране только формировались органы народной власти, открывались новые министерства и комитеты, общение руководителей с прессой было такой же необходимостью, как и выполнение основных функций. Присутствовать при рождении очередной государственной организации, видеть процесс становления самого государства — это ли не важно! И наверное, не менее важно заявить о себе тем, кто только что учредился, а значит, стал учреждением. Отсюда обоюдное стремление к контактам, отсюда взаимная заинтересованность интервьюеров и интервьюируемых. И эти возможности мы, журналисты, старались использовать до конца. В течение одного дня в Пномпене можно было обойти почти все министерства и ведомства, без долгих формальностей встретиться с руководством.

Память сердца

ДО ВЕЧЕРА было еще далеко, жара и не думала спадать, наш стоицизм был на исходе, пора позаботиться о хлебе насущном. Ленг равнодушно взглянул на мои консервы, шмат сала в промасленном пергаменте, засохший, покрытый легкой плесенью черный хлеб, подаренный на днях летчиками Аэрофлота, предмет моей гордости перед соотечественниками, скучающими в Пномпене по такому деликатесу. Мой гид не оценил столь широкого гурманского жеста с моей стороны и предложил отобедать, как он сказал, «по-кхмерски» в соседней деревушке Пхерун. И как можно скорее, иначе у нашего шофера Крона начнет портиться настроение. В самом деле, какая радость гнать в такую пору по бездорожью, зною да еще на пустой желудок.

Тысячи километров мне пришлось проехать по дорогам Индокитая за годы работы там, и этот непреложный закон я усвоил твердо: шофер должен вовремя поесть и отдохнуть. Позаботиться об этом должен ты, арендатор машины. Водитель гарантирует тебе доставку, ты ему — хорошее настроение.

Пока мы сидели с думой да разговорами о хлебе, неожиданно где-то рядом я услышал тонкий смех и нежные, почти детские голоса. Я оглянулся и замер. На нас надвигалось видение. По пустынной дороге, залитой ярким, режущим светом, будто не касаясь земли, выплывали сказочной красоты фигуры. Казалось, это были фигуры апсар — небесных танцовщиц, только что сошедших с барельефов Ангкорвата. Что за наваждение, откуда тут, вдали от больших городов и человеческого жилья, среди выжженных серых полей, это чудо природы? Они подошли к нам, и я успел разглядеть под широкими полями синих шляп молодые лица. Из-под тонких, чуть изогнутых бровей смотрели черные, как тропическая ночь, и глубокие, как небо тропической ночью, глаза. Припухлые, изящно очерченные губы улыбались. Я онемело продолжал разглядывать то одну, то другую. Не пряча лиц и все так же чему-то смеясь, юные кхмерки, одетые в легкие платья, свернули на тропу, уводящую в сторону. Я словно очнулся, кинулся за фотоаппаратом в машину, доставая из-под сиденья застрявшую сумку, расстегивая как назло заевший замок. Но время было упущено, видение исчезло. Девушки скрылись за придорожными кустами, а вокруг, как и минуту назад, расстилался такой