Великая Отечественная. Военное детство в советской пропаганде и памяти поколения (на материалах Донбасса) - Владимир Юрьевич Носков Страница 14

Особое внимание после отрицательного опыта 1941 г., когда непроверенные данные вызывали массовое недоверие, уделялось достоверности информации, на которой основывался образ ребенка-жертвы.

Проводилась целенаправленная работа по сбору и систематизации данных о преступлениях фашистов на оккупированной территории: партизанская разведка, опросы переходивших линию фронта, трофейная немецкая документация, донесения 7 отдела Политуправлений армий и фронтов в ГлавПУ РККА (Г. А. Бордюгов приводит данные, что они составлялись на основании не менее 40 опрошенных военнопленных за месяц) спецсообщения 1-го (разведывательного) Управления НКВД СССР[201]. Указания на характер и проверенность источников информации включались в сводки Совинформбюро (табл. 1.4).

Таблица 1.4. Распределение количества сообщений Совинформбюро о преступлениях против детей и детства на оккупированной территории СССР по источнику информации, 1941–1944 гг. (ед.)[202]

Сразу после освобождения населенных пунктов составлялись Акты о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков, готовились обвинительные материалы для судебных процессов. 2 ноября 1942 г. на основании указа Верховного Совета СССР и постановления ЦК ВКП(б)[203] была создана Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам (ЧГК) колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР.

Сразу после освобождения населенных пунктов составлялись Акты о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков, готовились обвинительные материалы для судебных процессов. 2 ноября 1942 г. на основании указа Верховного Совета СССР и постановления ЦК ВКП(б) была создана Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам (ЧГК) колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР.

Сразу после освобождения населенных пунктов составлялись Акты о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков, готовились обвинительные материалы для судебных процессов. 2 ноября 1942 г. на основании указа Верховного Совета СССР и постановления ЦК ВКП(б)[204] была создана Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам (ЧГК) колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР.

В сопроводительном письме к проекту создания Чрезвычайной государственной комиссии 20 июля 1942 г. Г. Ф. Александров, осознавая пропагандистский потенциал работы комиссии, отмечал, что предшествующая работа по расследованию военных преступлений врага «была организованна кустарно, использовать для пропаганды, а особенно после войны ее почти невозможно»[205]. Полноценная работа Чрезвычайной Государственной Комиссии началась весной 1943 г. Всего за годы войны Комиссией было рассмотрено 54 тыс. актов, составлено более 250 тыс. протоколов опросов свидетелей и заявлений[206]. С момента начала ее активной работы в сообщениях Совинформбюро о преступлениях фашистов против детей и детства начинают преобладать сводки, в которых указывался источники информации: акты ЧГК (31 сообщение в первом полугодии 1943 г., 21 – во второй половине 1943, 13 – в первой половине 1944 г.) (см. табл. 1.4 на с. 77).

В качестве корреспондентов в наступающие войска при возможности (часто – по их собственной инициативе) направлялись писатели, хорошо знавшие освобождаемые места, что помогало общению с людьми и позволяло найти максимально эмоциональные образы. Так, у крымчанина И. Л. Сельвинского родились строки о массовом расстреле в Багеровском рву под Керчью:

Можно не слушать народных сказаний,

Не верить газетным столбцам,

Но я это видел! Своими глазами!

Понимаете? Видел. Сам.

В. В. Вишневский, не покидавший Ленинград почти до конца блокады, все время искал образы, символы, которые передали бы всю меру страдания и героизма людей его родного города. В разгар самых сильных артиллерийских обстрелов он отмечал в дневнике: «Написал Эренбургу: о его военных стихах и несколько слов о Ленинграде. – В госпиталь привезли раненную осколками авиабомбы молодую беременную женщину (на последнем месяце). Тяжелое ранение ног и маленькая ранка в животе… Сделали операцию. Вскоре женщина родила. У новорожденного из крестца был вынут маленький осколочек бомбы. Эпизод – для современного Ленинграда – символический» (2 апреля 1943 г.)[207].

Б. Л. Горбатов в разгар боев в 1943 г. в родном Донбассе начал собирать материал для повести «Непокоренные». В уста ее главного героя – старого Тараса – он вложил слова, которые отразили общий для миллионов образ уничтоженного гитлеровцами детства как самого страшного преступления: «Дети старели. Они на глазах превращались в маленьких стариков и старушек <…> Война кончится, и все раны зарубцуются, все заводы отстроятся, вся жизнь обновится. Но чем вылечишь окровавленную, искалеченную, оскорбленную душу ребенка?»[208]. Во многом итогом впечатлений А. Т. Твардовского от родной, испепеленной войной Смоленщины, где он оказался сразу же после освобождения, стала, пожалуй, самая трагическая глава поэмы «Василий Теркин» «Про солдата-сироту», у которого «ни хозяйки, хоть женатый, / ни сынка, а был, ребята, – рисовал дома с трубой»[209].

Важную роль в формировании образа ребенка жертвы в советском общественном сознании сыграла художественная литература. С точки зрения исследования литературные произведения эпохи войны представляют особый интерес, поскольку они сами, будучи средством формирования общественного мнения, впитывали в себя как личный опыт автора, так и народные настроения, дискурс. Корреспондент английской радиостанции ВВС в Советском Союзе А. Верт делился впечатлениями об особенностях общественных настроений в СССР: «Эренбург, Шолохов и Алексей Толстой (по-видимому, именно в таком порядке) пользовались… колоссальной популярностью. Так же обстояло дело и со статьями военных корреспондентов, сообщения которых существенно дополняли официальные сводки. Россия также, пожалуй, единственная страна, где стихи читают миллионы людей.»[210].

Советская пресса периода Великой Отечественной войны полна фотосвидетельствами военных преступлений немецких захватчиков против детей и детства. Фотографии сопровождали репортажи, чем в значительной степени увеличивали степень их достоверности в глазах читателя. Следует сказать, что именно с фотографией связано возникновение одного из символов военного детства в СССР. Снимок Эммануила Евзерхина, запечатлевший 23 августа 1942 г. сталинградский фонтан работы скульптора Р. Р. Иодко «Бармалей» (более известный как «Детский хоровод»), после беспрецедентного на тот момент авиационного удара по городу со стороны Люфтваффе, получил широкое распространение, как в советской, так и зарубежной периодической печати[211].

На протяжении 1942 – середины 1944 гг. образ ребенка-жертвы в советской пропаганде не оставался статичным. Его смысловое наполнение было тесно связано с особенностями мотивационных задач. Такую динамику с наибольшей наглядностью позволяют проследить политические плакаты.

Своеобразная революция плакатного искусства ознаменована работой В. Б. Корецкого «Воин Красной Армии, спаси!» Впервые драматизм происходящего передан, прежде всего, композиционным решением. Автор, по его словам, ставил цель добиться «такой выразительности глаз матери, чтобы зритель мог прочесть в них и презрение, и ненависть к врагу. Эти же чувства я старался отразить и в глазах ребенка»[212]. Как вспоминает В. С. Иванов, первоначально плакат содержал лозунг без