Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева Страница 14

class="p1">Всю ночь автомобили соседних с нею дач возили народ и скарб из горящего Moutchic’a — концов сто, просто — летали. Было мобилизовано всё мужское население Lacanau — оттого и выли сирены. (Поздравляю дачников congé payé — приехавших в этот день! И, особенно — вечер: последняя мишлинка из Бордо — а 8 ч<асов>, а в девять — началось.)

Утром купила Petite Gironde[146] — где 1000 гектаров, где еще больше, пылали два плажа: Mimizan-Plage и Biscarosse-Plage, не говоря уже о лесных местах! Спасали сенегальцы и волонтеры. Словом, пожар был колоссальный, и длился он четверо суток, п<отому> ч<то> вчера еще горело, 4-ый день.

Из разговоров (когда уже прошла опасность, утром, один местный житель — дачнику) — Vous voyez ces forêts? Là… là… Eh bien c’est un fourré avec des lianes inextriquables… C’est plein de serpents… Alors, personne n’a pu entrer — impossible — et on laissé ça flamber…{48}

(Мне особенно понравились серпаны{49}, к<отор>ых пожарные, верней солдаты, испугались во время пожара — точно серпаны в горящем лесу — остаются!)

Аля, сгорели все цикады.

Хорошо мы удружили М<аргарите> Н<иколаевне>: в первое купанье утонула Ируся, а через несколько дней они обе чуть не задохнулись от пожара. Lacanau-Ocèan. Ируся всё время считает дни — когда домой. Здесь плавать совершенно нельзя — из-за течения. И непрерывных огромных волн, нынче нас с ней чуть не убило. А мне — нравится.

Я бы дорого дала, чтобы знать что́ М<аргарита> Н<иколаевна> пишет о Lacanau В<ладимиру> И<вановичу>, в Winneik’y[147].

Пожар был — от бомбы упавшей с авиона — (какого — не говорят, м<ожет> б<ыть> — манёвры?) и врывшейся в землю больше чем на метр. Собиратель смолы тут же побежал на ближайший телеф<оный> пункт, но было поздно: всё пылало.

<На полях 1-го листа:>

NB! Рассмотри бандероль: марки наклеивала почта — м<ожет> б<ыть> неверно наклеены? Хотя легко вытащить, для ценз<уры>, и не расклеивая, веревки не было, была эта обёртка. Ируся в Амер<ику> посылает множество журналов — и отлично доходят. Попытаюсь нынче послать простым, но не взыщи если не дойдут. Посылаю простым 10-го, во вторник. Мур сейчас опустит, вместе с письмом. Запомни: отосланы 10-го. Огромное спасибо за Мурины журн<алы>, все их читают.

Впервые — НИСП. С. 367–371. Печ. по тексту первой публикации.

33-37. Б.Г. Унбегауну

                                                             Дюнная запись

Lacanau-Océan (Gironde)

Av<enue> des Frères Estrade

Villa Coup de Roulis

5-го сентября 1937 г., воскресенье

               Дорогой Борис Генрихович,

Вот что́ у меня в записной книжке стоит под буквами Б<орис> Г<енрихович> — карандашом запись на дюнах посылаю tel quel{50}:

— Я всегда думаю о Вас когда хожу и гляжу, а так как ходить и глядеть — полжизни, то и выходит, что я полжизни думаю о Вас.

С Вами бы мне нравилось все то, что мне не нравится — или мало нравится, не говоря уже о том, что нравящееся нравилось бы в тысячу раз больше, — ибо с Вами у меня помимо вещи, на которую я гляжу — будь то́ море, старый камень, Ваша Таня или даже ее карточка — еще Вы́ глядящий на вещь: Ваше глядение на вещь — на которое я нагляжусь, ибо та́к глядеть, с таким вниманием, и пониманием, и любовью — одному дано на тьму тьм. Та́к вещь чувствовать — и так ее знать.

Вот этого сочувствующего знания вещи (я даже не знаю — с какого краю знают!) я была лишена всю жизнь, в себе и других, ибо я, после жалких беспомощных вопросов о том или ином, еще всегда оказывалась о ирония! — более знающей: больше — знающей.

Конечно, я не говорю о технических и политических вещах, к которым я предельно — беспредельно! — и враждебно-равнодушна — но их как раз знают все, — только их и знают! — я говорю обо всем другом: природе, археологии, истории — что́ мне как поэту нужно знать и чего в моем окружении не знает — никто, м<ожет> б<ыть> знают — но не с той стороны, с подозрительной мне: общественной стороны, или на меня с моими вопросами физически не имеют времени…

Еще одно: с Андреевой, например, я могу — о звездах[148], с Ходасевичем — о стихах[149], еще с кем-нибудь — еще о чем-нибудь, но с каждым — только об одном, с Вами же — обо всем.

Кроме того, мне важно, что мы — из разных миров, верней с двух концов одного мира, одного двуединого мира — сло́ва и гуманизма, но — с двух, так что у меня есть (скромное) сознание, что и я что-то могу (могла бы) Вам дать…

Кроме того, мы с вами природу (которую люблю больше всего, которая есть всё: и мы с вами, и наши лбы, и наши ноги) любили одинаково: и душою, и ногами: добывая ими виды! — т. е. отнюдь не: либо «поэтически» либо «туристически» —

а — по-немецки:

как немцы 100 лет назад и 100 лет спустя, как немцы всегда, отвсегда и навсегда.

— Я в Фавьере в Вас немца удостоверила и ему обрадовалась, — немца + вся российская прививка (простора!), но — немца, мою родную реку[150], которую не могу разлюбить из-за «текущих событий», ибо кровь течет вечно, а события — уже протекли.

Пишу Вам на Океане, одна с огромным приливом, им почти за́литая, а сверху засыпанная коварно струящейся дюной. (Почему, верней: ка́к дюна не обсыпается — вся — до песчинки, раз достаточно — прикосновения таниного пальца[151], чтобы — Ниагара песка? Или тоже потому что Бог положил ей предел: Не пойдешь дальше? Или, как, по индусскому поверию, океан, который только потому не выходит из берегов, что связал себя обетом? Вот один из моих «вопросов».)

Кроме того я Вам: Вам самому, Вашему знанию и Вашей оценке — абсолютно верю. Не зная — нужно верить, но чтобы верить — нужно знать: лоб, совесть и кровь — в которые веришь, а я, помимо Вас, лично, верю Вам еще и как немцу: deutsche Treue, Treue im Kleinen{51} — как меня учили во Freiburg im Breisgau{52} [152], в эту Вашу Treue — верю: и в даты, и в человеческие догадки, и в расписание поезда, Вы — не обманете. Но Вы и не обманетесь.

_____

Мне в