Между жизнью и смертью. Заметки о творчестве Аббаса Киаростами - Наталья Валерьевна Казурова Страница 31

Шахада пропагандировалась иранским правительством в годы Ирано-иракской войны. Идея укреплялась в сознании людей через массовые шествия и коллективные представления, когда происходит единение нации (персидского и неперсидского населения страны) на основе идеи мученичества и общего выплеска эмоций.

В определенные исторические промежутки времени богословы были вынуждены сдерживать порывы верующих, желавших погибнуть за веру и приблизиться к Богу, называя это стремление самоубийством. В другие периоды шахада использовалась ими в политических целях. Во время Ирано-иракской войны родственников о гибели близких в бою извещали не соболезнованиями, а поздравлениями; шиитское духовенство все время проводило параллели с гибелью «шаха шахидов» имама Хоссейна[164]. Сама военная кампания шла под лозунгами «Кербела I, Кербела II, Кербела III», а новые рекруты именовались «„караваном Кербелы“»[165].

Почитание могил и культ мученичества неразрывно связаны в сознании людей. Об этом, в частности, свидетельствует обычай посещения иранцами кладбищ с захоронениями шахидов. Сегодня иранцы совершают зиярат к могилам погибших в ходе Ирано-иракской войны, чтобы почтить память воинов, отдавших жизнь за веру[166]. Данная традиция представлена многочисленными роликами в Интернете и в кинематографе.

О роли культа мученичества в жизни ИРИ и об уважении и почете, который оказывают мученикам, говорит также их упоминание в государственном гимне страны (принят в 1990 году, автор музыки Хасан Риахи, слова написаны коллективом авторов):

Вверх над горизонтом взошло Солнце с Востока,

Свет в глазах Верующих в истину.

Месяц Бахман[167] — сияние нашей Веры.

Твое послание, о, Имам, о Независимости и Свободе

Отпечатано в наших душах.

О, Мученики! (курсив мой. — Н. В.)

Ваше громкое эхо в ушах Времени:

«Будь стойкой и вечной,

Исламская Республика Иран!»[168]

Несмотря на вестернизацию и модернизацию страны в годы шахского правления, традиции, связанные с «культом смерти» и уходящие своими корнями в глубь веков, оказывают и по сей день значительное влияние на жизнь иранского народа и формируют его сознание. Режиссеры, в свою очередь, запечатлевают на экране доминирующие в иранском социуме пессимистические настроения. Сюжеты иранских фильмов основываются на реальных исторических фактах, соединенных с шиитскими преданиями и легендами. Поэтому тема смерти возникает как неотъемлемая часть жизни и результат сотканной из непрекращающейся череды войн и революций истории Ирана XX века. С другой стороны, похоронно-погребальная символика и атрибутика появляются в кинолентах как сильное художественное «оружие», соответствующее эстетическим и идейным запросам авторов и их зрителей.

Некоторые исследователи предполагают, что религиозная мистерия тазийе оказывает влияние не только на смысловое поле сюжетов иранского кино, но и на структуру фильмов. Исходя из положения о ежегодном обновлении национального мифа через реконструкцию дней ашуры, кино имитирует его в ритме фильма, когда нарративная линия движется по принципу временной спирали и/или повторов отдельных сцен. В фильмах соединяются прошлое, настоящее и будущее (через подчеркивание связи с прошлым и отсылку к будущему) в пределах одного эпизода, происходит «темпоральное сжатие»[169].

В иранских фильмах продемонстрирована отчетливая взаимосвязь между трагедией и культом мученичества. «Культура, искусство, литература и народные мифы глубоко проникнуты трагедией [имеется в виду смерть Али и Хоссейна], посредством них культ мученичества воспринимается как драматическое выражение трагедии. В таком социальном контексте культ мученичества не отклонение от нормы, а явление, воплощающее в культуре идею трагедии»[170]. Традиция, переходящая из народной драмы тазийе в поэзию и изобразительное искусство, а затем в кинематограф, характеризует особенности религиозного сознания иранцев.

Имея дело с «личной и национальной травмами»[171] послереволюционного иранского общества, кинематограф транслирует традиции народной культуры страны. Одним из символов исламской веры стал пришедший из живописи образ погибающего героя с поднятой рукой, сжатой в кулак, с текущей по указательному пальцу струей крови. Из капель крови вырастают тюльпаны — символ новых шахидов. Впервые этот символ в кинематографе использовал режиссер и сценарист Гавидель в фильме «Кровавый дождь»[172]. Тюльпановидная форма герба ИРИ — это дань поверью, согласно которому на могиле павшего за веру вырастет красный тюльпан.

«Вкус вишни» Киаростами имеет мало общего с эмоциональной восточной актерской игрой, фильм снят в сдержанной манере авторского кино. Но его объединяет с иранским мейнстримом прошлого и настоящего единая культурная база, которая проявляется если не на уровне техники актерской игры, то как минимум в сюжетном ряде. Киаростами не упоминает о культе мученичества в своей картине, тем не менее эта параллель обсуждается многими иранскими и западными киноведами, правда, интерпретации данного явления были разными. Для иранских кинокритиков в основном не было противоречия между идейными концептами самоубийства и шахады, так как они их традиционно разделяют. Западные же специалисты видят в этом лицемерие политических и религиозных деятелей ИРИ.

* * *

Для Киаростами всегда были важны цветовое решение и символика. Пессимистичная и сменяющая ее обнадеживающая атмосфера в фильме «Вкус вишни» во многом переданы через цветовую гамму коричневых и зеленых оттенков. Первая половина фильма задана «мертвым временем», реализующимся через монтажные повторы сцен движущегося автомобиля по местности, для которой характерен бурый цвет. Обилие коричневого, «неживого» несет чувство клаустрофобии и удушья, хотя съемки ленты проходили на натуре.

Охра, желтизна земли — это безысходность и депрессия как повторяющийся мотив, неизменно подразумевающий идею похорон[173]. В персидской традиции желтый — цвет слабости; как хрупка желтая соломинка, так и бледный влюбленный теряет силу огня и дающую ему жизнь кровь[174]. В Коране подчеркивается, что растения должны пожелтеть, и это ведет к увяданию и смерти: «Ею [водою] Он взращивает травы разновидные по своим цветам; после того заставляет их увядать, и ты видишь их пожелтевшими, а потом делает их сухими стеблями. Истинно, в этом есть поучительное для людей, обладающих разорительностью» (39: 22)[175]. В картине «Вкус вишни» впечатление от предложенной режиссером палитры усиливается несколькими повторяющимися сценами, в которых рабочие ссыпают с грузовиков в карьер камни. В этот момент возникает прямая ассоциация с засыпанием землей могилы с покойником.

Автомобиль движется по изгибам дорог. Бади устремлен не в будущее, а в прошлое, он ездит по кругу, находясь в пространстве, в котором совершает даже не столько духовное, сколько метафизическое путешествие. По определению Ж. — Л. Нанси, такой подход к рассказыванию истории можно назвать «метафизической медитацией» или «метафизической