Полка: История русской поэзии - Лев Владимирович Оборин Страница 98

Николай Олейников и Александр Введенский.

Начало 1930-х годов[343]

Шарж Бориса Антоновского на Даниила Хармса и Николая Олейникова. 1929 год[344]

Возникновению ОБЭРИУ предшествовало сближение Хармса и Введенского с другим крупнейшим поэтом – Николаем Заболоцким (1903–1958), который заметно отличался от них по эстетическим, метафизическим и социальным воззрениям, но стал на некоторое время их ближайшим соратником и собеседником. Из поэтов в группу вошли также Константин Вагинов (на очень короткое время) и Игорь Бахтерев (1908–1996). Не входил формально в ОБЭРИУ, но был теснейшим образом связан с группой Николай Олейников (1898–1937). В самом конце существования группы к ней присоединился Юрий Владимиров (1908–1931). Огромное влияние на обэриутов оказали философы Леонид Липавский (1904–1941) и Яков Друскин (1902–1980), тоже не чуждые поэтического творчества: Липавский в 1921-м входил во второй «Цех поэтов», и на него возлагались большие надежды.

Взаимоотношения обэриутов с культурным официозом складывались по-разному. Книги Вагинова («Опыты соединения слов посредством ритма», 1931) и Заболоцкого («Столбцы», 1929) вышли в «Издательстве писателей в Ленинграде». Олейникову удалось напечатать всего три стихотворения – за этой публикацией чуть не последовало исключение из партии и лишение издательской работы в детском секторе Госиздата, которая была для Олейникова делом жизни, не менее важным, чем поэзия. Хармс и Введенский, после двух публикаций в ежегодниках Союза поэтов в 1926–1927 годах, были лишены возможности печататься в основном своём качестве, но начиная с 1928 года получили широкое признание как детские писатели. Публичные выступления обэриутов завершились в 1930 году после ряда доносительских газетных статей.

Литературный манифест ОБЭРИУ, прочитанный на знаменитом общем вечере «Три левых часа» в ленинградском Доме печати 24 января 1928 года, даёт мало представления об эстетических принципах молодых писателей. В предельно кратком и упрощённом виде эти принципы выглядят так:

● ощущение сюрреальности, «странности», гротескности окружающего мира;

● алогизм, служащий источником «скрытого знания» и одновременно комического эффекта;

● интерес к наивному и «неправильному» мышлению;

● отсутствие жёсткой границы между пародийным и серьёзным высказыванием;

● разрушение или проблематизация антропоцентрической картины мира.

Кое-что из перечисленного имело соответствия в европейской литературе 1920-х годов; но если про дадаизм обэриуты знали, то о сюрреализме едва ли имели представление.

Ещё одна важная особенность – театрализация и эстетизация бытового поведения (в ещё большей мере, чем у поэтов «классического» Серебряного века). На вечере «Три левых часа» Хармс выезжал на сцену, сидя на шкафу, Бахтерев закончил выступление акробатическим трюком. Намеренно эксцентричное, абсурдное бытовое поведение было у обэриутов, в особенности у Хармса, художественной практикой.

Афиша вечера «Три левых часа» – публичного выступления обэриутов, состоявшегося 24 января 1928 года[345]

У каждого из обэриутов эти тенденции воплощались по-своему. Поэтика «взрослого» Хармса формируется параллельно с его манерой как детского поэта. В сущности, взрослый и «детский» Хармс жёстко не отделены друг друга: они отличаются по тематике и языку, но подход к материалу един, един и образ автора. Именно в детских стихах (в знаменитом «Иване Топорышкине», 1928) Хармс демонстрирует зарождение абсурда через разложение бытового высказывания.

Иван Топорышкин пошёл на охоту,

С ним пудель пошёл, перепрыгнув забор.

Иван, как бревно, провалился в болото,

А пудель в реке утонул, как топор.

Иван Топорышкин пошёл на охоту,

С ним пудель вприпрыжку пошёл, как топор.

Иван повалился бревном на болото,

А пудель в реке перепрыгнул забор.

В других детских стихах Хармс пользуется самыми разными приёмами модернистской и авангардной поэзии. Тут есть и чёрный юмор, не оставляющий места для сентиментальности:

ПОЧЕМУ:

Режет повар свинью,

поварёнок – поросёнка,

поварёнок – поросёнка,

поварёнок – поросёнка?

Почему да почему? –

Чтобы сделать ветчину.

Даниил Хармс. Игра.

Госиздат, 1930 год[346]

Есть и мягкое остранение («Что это было?», 1940):

И долго я стоял у речки,

И долго думал, сняв очки:

«Какие странные

Дощечки

И непонятные

Крючки!»

Наконец, обнажение действия в его чистом виде («Из дома вышел человек», 1937):

Он шёл всё прямо и вперёд

И всё вперёд глядел.

Не спал, не пил,

Не пил, не спал,

Не спал, не пил, не ел.

Наблюдая за развитием поэзии Хармса, мы видим, как от таких ещё тотально «заумных» стихов 1926 года, как «Пророк с Аничкова моста», Хармс постепенно приближается к поэтике предельно экономной. Типичный пример – «Постоянство веселья и грязи» (1933). Стихотворение, монументальное и почти наивное в своём лаконизме, построенное на повторении крупных текстовых блоков (приём, характерный и для детских, и для взрослых поэтических произведений Хармса), содержит лишь один резко иррациональный элемент. Но именно он – ключевой.

Луна и солнце побледнели.

Созвездья форму изменили.

Движенье сделалось тягучим,

и время стало как песок.

А дворник с чёрными усами

стоит опять под воротами

и чешет грязными руками

под грязной шапкой свой затылок,

и в окна слышен крик весёлый

и топот ног и звон бутылок.

Дворник – демиург, хозяин мира, собеседник вечности. Но в то же время он самый обычный «дворник с чёрными усами» в грязной шапке. Его мистическая природа может оказаться иллюзорной (в сущности, такой природой может обладать – или не обладать – любое явление мира). В этом в числе прочего природа хармсовского и вообще обэриутского метафизического комизма.

На другом полюсе – стихи-заклинания, в которых повторение загадочных и незаконченных текстовых блоков создаёт эффект мантры, а фантастические имена (рождённые иногда из случайного сочетания звуков), кажется, принадлежат неведомым богам или эзотерическим существам. Такова, например, «Вечерняя песнь к именем моим существующей» (1930):

Начало и Власть поместятся в плече твоём

Начало и Власть поместятся во лбу твоём

Начало и Власть поместятся в ступне твоей

но не взять тебе в руку огонь и стрелу

но не взять тебе в руку огонь и стрелу

дото лестницы головы твоей

дочь дочери дочерей дочери Пе.

Самое позднее по времени стихотворение, написанное таким образом, – «На смерть Казимира Малевича» (1935):

Пе – чернильница слов твоих.

Трр – желание твоё.

Агалтон – тощая память твоя.

Ей, Казимир! Где твой стол?

Якобы нет его, и желание твое – Трр.

Впрочем, в этот период основная тенденция развития поэзии Хармса – другая. Более не ощущая свою позицию как