Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого - Вячеслав Николаевич Курицын Страница 39

рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать все, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, — или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак.

С другой стороны, не всегда ясно, что вообще считать правдой. Во время своего первого боя Ростов не видит ничего, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями. Пьер, попавший в самую бородинскую гущу, могущий, казалось бы, претендовать на статус настоящего-реального свидетеля-очевидца, на деле видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что-то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут-то и было поле сражения. Николай — начинающий вояка, Пьер — вообще не вояка, но в книге подобный неразличающий взгляд приписывается в одном месте и старому полковому командиру.[47]

Почти двести лет спустя, когда с войн стало возможным вести прямые трансляции, широко обсуждалось, что нахождение в самой гуще реальности не дает, оказывается, никакого объективного представления, — но это известно и по «Войне и миру». «Посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противуположное тому, что́ говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал, все описывают различно положение неприятельской армии», и никто из них не виноват. Все видят лишь фрагмент, а потом — все вертится, атака могла дважды смениться контратакой и vice versa.

Помимо того, что не всегда понятно, кто смотрит и верно ли смотрит, Толстой кружит головы героям и читателям частой сменой ракурсов. Жонглирует планами — от самых общих (темные купола, кресты Новодевичьего монастыря… морозная роса на пыльной траве… холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег) до самых крупных (мечущие банк красноватые, ширококостые руки Долохова с волосами, видневшимися из-под рубашки, или вытекший глаз и сборки шрама Кутузова, или такой великолепный кадр: окровавленный хирург при Бородине «держит сигару между мизинцем и большим пальцем, чтобы не запачкать ее»). Может неожиданно, например, сорвать занавеску, закрывающую пейзаж:

Будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними.

Отдаленное может само приблизиться и укрупниться.

Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах, придерживаясь за кусты, с трудом шел в гору.)

В другом месте люди один за одним выходят из темноты к костру.

Приближение может стать результатом перемещения взгляда героя. Чтобы увидеть шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую, князю Несвицкому нужно перегнуться через перила. Княжна Марья, идя после тяжелого разговора с отцом (велел самой решать, идти ли замуж за Анатоля Курагина, присовокупив, что тот уже положил глаз на Бурьен) через зимний сад, выныривает из своих мыслей и видит в двух шагах чрезвычайно стремительно сбывшееся пророчество, Анатоля, обнимающего Бурьен. А уж какое судьбоносное приближение может стать результатом взаимного движения наблюдателя и объекта! Пьер привстает, чтобы взять табакерку у тетушки, но та передает табакерку «прямо через Элен», которая в свою очередь наклоняется, и Пьер почти утыкается носом в большую мраморную грудь.

В книжке есть аналог кинематографической «восьмерки»: красиво описывается пейзаж с Дунаем, остров, замок с парком, голубеющие ущелья, русские батареи, а в следующем абзаце показан генерал, смотрящий в трубу уже из расположения этих батарей.

Рассказчики, наблюдатели, режимы их зрения — все постоянно сбоит, обновляется, меняется местами. О самом, возможно, важном сбое, двоении точки зрения самого автора, мы с вами помним и еще, конечно, к этому вопросу вернемся.

Кровь любовь, розы слёзы. Тысячи рифм

Герои запинаются о дрова и древки, полковник — о незримую внутреннюю диагональ, нарратив — о прыгающие точки зрения, сиватериум путается в баранах и пчелах (бредет, разгребая рои и стада, насупротивив клыки и рога), читателя возвращают вспять многочисленные рифмы. Повторяющиеся слова, предложения, ситуации, эпизоды отбрасывают назад, заставляют вспомнить прошлую главу или сценку, прозвучавшую на сто страниц раньше.

Рифма — та, что в стихах — нужна для остановки. Чтобы читатель не проскальзывал стихотворение насквозь, а цеплялся за смыслы. Смысл при этом не обязательно приколочен именно к рифме. Да, есть стихотворения и, возможно, целые поэтики, в которых рифмуются «главные слова». Есть традиция рифмовать два слова так, чтобы они подсвечивали именно друг друга. «Гладко было на бумаге, / Да забыли про овраги, / А по ним ходить», — срифмовал однажды Лев Толстой бумагу с оврагами, чтобы контрастнее их противопоставить.[48] Но начинается процитированный текст — «Как 4-го числа / Нас нелегкая несла / Горы отбирать», и тут рифмовка «числа — несла» дополнительного значения не имеет, а нужна сама по себе, для того чтобы с этой остановки читателю было комфортнее разглядывать другие участки стихотворения. Рифма в стихе — один из способов задавать ритм чтения, пусть и особый способ, самый нарядный. При этом в среднестатистическом стихотворении ритм стремится к единству, к общей для всего сочинения формуле, а по «Войне и мире» рифмы, кажется, разбросаны беспорядочно.

Иные из них накатывают мгновенно, даже в том же предложении и абзаце. Наташа говорит, что весела как никогда в жизни, а через две строки автор от себя повторяет, что она счастлива как никогда в жизни. Пустого кривляку Жеркова ставит на место Долохов, а в следующей главе — князь Андрей.

Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога