Журнал «Парус» №71, 2019 г. - Геннадий Петрович Авласенко Страница 30

…Небесный блеск и гриву проливную

Я намотал на крепкую ладонь.

«На тёмном склоне медлю, засыпая», 1977

Не обманулась по фотографиям в Юрии Поликарповиче – кремень он! Жизнь – не сахарная, и отношение общества неоднозначное. А он – упрямо – своё! Главное – служение Музе, не изящно порхающей и вызывающей восторженную слезу умиления, а той, что диктует о жизни приземленной людской, полной бесчисленных потерь, страданиях, воплях, вое, слезах…

И предвидение. Цепь предвидений. Уже во многом сбывающихся…

Написанное в 1977-м «Распутье» представило картину будущего, которую в те годы мне и родственникам-друзьям-знакомым даже вообразить не приходило в голову. А сегодня?

…Догорели млечные кочевья

И мосты – между добром и злом.

Более позднее стихотворение – ещё проникновеннее, ещё глобальнее, но конкретикой, приближением к «тебе», «твоё»… ещё горче:

***

Ни великий покой, ни уют,

Ни высокий совет, ни любовь!

Посмотри! Твою землю грызут

Даже те, у кого нет зубов.

И пинают, и топчут её

Даже те, у кого нету ног,

И хватают родное твоё

Даже те, у кого нету рук.

А вдали, на краю твоих мук,

То ли дьявол стоит, то ли Бог.

1984

А насколько синхронно мы, будучи порознь и не пересекшись нигде, но вместе ощущали, чувствовали, видели, страдали… Вот оно, «Предчувствие», 1998:

Всё опасней в Москве, всё несчастней в глуши,

Всюду рыщет нечистая сила.

В морду первому встречному дал от души,

И заныла рука, и заныла.

Всё грозней небеса, всё темней облака.

Ой, скаженная будет погода!

К перемене погоды заныла рука,

А душа – к перемене народа.

У такого поэта, жёсткого, дальновидного, прямого до резкостей не могло не быть противников. Вот попробуйте на предельном накале и подобно Юрию Поликарповичу написать такое стихотворение, как «Символ», 1985:

Я – знамя! Вожди подо мною.

Во славе, крови и пыли,

Клянутся моей высотою

Все рати небес и земли.

Я кровь высоко поднимаю,

Но тень я земле отдаю.

И прежде земли покрываю

Погибших во славу мою.

Оно вызывает реплику моей знакомой – старинной ценительницы поэзии: «Опять гипертрофия личности» (и в «Отповеди», 1985 – мол, самооценка очень-очень завышена). А мое мнение: нормально с точки зрения и по факту знамени, как и ответ-отповедь бесталанным любителям примазываться к чужой славе, карьеристам.

Или – «Эпиграмма», 1981:

– Как он смеет! Да кто он такой?

Почему не считается с нами? —

Это зависть скрежещет зубами,

Это злоба и морок людской.

Пусть они проживут до седин,

Но сметёт их минутная стрелка.

Звать меня Кузнецов. Я один,

Остальные – обман и подделка.

Наверное, оскорбительна для многих заключительная строка. Но, положа руку на сердце, многие ли обоснованно могут во весь голос так заявить о себе? А – попробуйте! Услышат ли вас и согласятся?

При углублении знакомства с поэтом у меня в руках оказалась вырезка разгромной статьи о Кузнецове, в частности, об этом стихотворении, а также о произведениях «Мужик», 1984, и, полагаю, между строк – «Фомка-хозяин», 1985, – статьи Юлии Друниной «Лишь одна мера – талант» («Книжное обозрение», № 28, 1986), основанной на моральном кодексе строителя коммунизма. Закаленная военной молодостью в начале 40-х, Юлия Владимировна затем, менее чем через пять последующих десятилетий, не выдержала напора действительности. Неизбежность такой действительности – рост насилия, жестокости, превосходства, а зачастую и торжества, ложного и вредного, – с болью и горечью ещё в 60–70-х предвидел (а не воспевал!) Юрий Кузнецов, рожденный в год начала Великой Отечественной…

Встретившись постфактум с такими сентенциями и отзывами, я только могу предполагать, в какой степени наскоки, нападки, прямая хула на клочки рвали сердце и не обходили поэта бесследно.

А его сердце разрывает боль за родину («Слёзы России», 1965), за несвободу человека («Деревянный журавль», 1967). Он обличает старателей «во вред», «ученых» дурней («Атомная сказка», 1968), продающих народ иуд, вредоносную «гласность», трескотню при пустословии («Откровение обывателя», 1988). Он верит, что его строки откликнутся сторицей в третьем тысячелетии… Однако состояние одиночества – через творчество:

Но русскому сердцу везде одиноко…

И поле широко, и небо высоко.

«Завижу ли облако в небе высоком…», 1970

Земля одна и ты один,

Не забывай об этом…

Из поэмы «Дом», 1972–1973

Я считаю, что главный герой кузнецовского «Мужика» метафорично сопряжен как с неунывающим, непотопляемо-несгораемым русским сказочным Иван-дураком и с мужиком-кормильцем генералов у Салтыкова-Щедрина, так и с Русю-тройкой Гоголя, перед которой расступаются «другие народы и государства», и с темой стихотворения Павла Васильева «Тройка» (1934), коренник («вожак») которой уж давно «…полмира тащит на вожжах!»…

Пятнадцать лет как нет Юрия Поликарповича. Чего добились его оппоненты и где они? А что творится вокруг нас? Он опасался, остерегал, призывал подумать и одуматься:

Зачем мы тащимся-бредём

В тысячелетие другое?

Мы там родного не найдём,

Там всё не то, там всё чужое…

Что мы имеем? Литературное творчество – из кармана авторов. Гранты на выпуск востребованных книг единичны и выборочны. Взываем к спонсорам, если таковые имеются. Тиражи изданий мизерные, и попробуй-ка найди нужное в магазинах и даже библиотеках (искала Ю.П. Кузнецова, Л.И. Бородина – напрасно). Во всемирной паутине на потребу – пышные примитивные «стада». Нависшая угроза глобального искусственного интеллекта. Роботы уже сочиняют стихи, из-за чего есть место курьёзам и даже скандалам («поэт» Б. Сивко), пишут романы, лепят переводы с разных языков. Электронное чтиво заменяет привычные нам книги, осязаемые и тёплые… Агрессивность, разрывы многовековых отношений и связей между людьми, народами, странами…, взрывы, бомбежки – всё шире захват пространства исчадиями зла, вовлечение народов в бездну, в пустоту. И позывные SOS! от Кузнецова к приходу Миллениума и в его начале раздаются тревожней и громче – он не пичкает лукавством и назвал своими именами всё, к чему пришли, что творится на свете:

…………………………………

Не жаль кубанки знаменитой,

Не жаль подкладки голубой,

А жаль молитвы позабытой,

Молитвы родины святой.

Клубится пыль через долину.

Скачи, скачи, мой верный конь.

Я разгоню тоску-кручину,

Летя из полымя в огонь.

«Кубанка», 1996

И спустя пять лет – о витающем вокруг, проникающем из недр Второй мировой (о чём по ее окончании множество людей даже не имело в помыслах!), а оказалось – начавшемся гораздо-гораздо раньше:

***

В этот век, когда наш быт расстроен,

Ты схватился с многоликим злом,

Ты владел нерукопашным боем,

Ты сражался духом и стихом.