Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт Страница 94

― Прочитала в твоем дневнике, что мать должна жить ради своих детей.

Она возмутилась:

― Как ты могла читать чужой дневник?

― А он же специально был оставлен раскрытым на столе!

― парировала я. ― Скажи, почему это я должна жить только ради детей? Почему я должна забыть ради вас о себе, о своей личной жизни? Я что, бросила твоего отца? Произошел несчастный случай. Я осталась вдовой. Разве вы, дети, после этого голодали, были лишены чего-либо? Нет, я работала так много, что вы имели то, чего не имели даже при жизни отца!

― Надо быть верной папе, ― пробормотала Соня.

― Да, я верна его памяти, но лишать себя на всю жизнь счастья я не собираюсь. Не хочу остаться одинокой на старости лет!

― А мы на что? Мы всегда будем с тобой! ― воскликнула она.

― Даже в то лето, когда ты уже знала о гибели отца, не могла пробыть со мной больше часа ― убегала к подругам. И разве я тебя корила за это? А теперь у меня есть близкий, все понимающий друг, отец моего ребенка, твоего брата. Зачем ты отравляешь наше счастье? Ведь пройдет лет пять-шесть, ты придешь однажды с каким-то парнем, скажешь «я люблю его» и уйдешь жить с ним. И это закономерно!

― Я никогда не выйду замуж! ― запальчиво заявила она.

― Это неразумно, нормальный человек должен стремиться к личному счастью, ― возразила я.

Долго еще в этом духе разговаривали мы, и кажется мне, что с той поры, хоть и не сразу, наступил перелом.

Еще зимой прослышала я, что ОГИЗ заканчивает затеянное еще до войны строительство дома для сотрудников, и настояла, чтобы Ваня зашел к П. Ф. Юдину и подал заявление с просьбой о предоставлении ему квартиры, тем более что стоял вопрос о назначении его директором издательства. Юдин принял его очень ласково и твердо обещал квартиру дать, только попросил напоминать ему об этом обещании. Я не раз спрашивала Ваню, заходил ли он к Юдину, справлялся ли, как идут дела со строительством, но он говорил, что делать ему это неловко и неприятно и что Юдин о просьбе не забудет. А в сентябре выяснилось, что дом уже заселен. Ваня ― к Юдину. Тот удивился:

― А меня заверили, что вы уже в квартире не нуждаетесь, и я поверил, ведь вы мне об этом ни разу не напомнили!

Однако жить в нашей комнатушке с тремя детьми и няней становилось невозможным. Сначала Володю держали в корзинке, которую ставили на сложенную тахту, а на ночь переставляли на ломберный столик, на котором днем обедали, раскладывая его, как для игры. Теперь ребенок подрос, и пришлось купить детскую кроватку, которая совершенно лишила нас возможности перемещаться по комнате. Для няни и старших детей снимали углы у соседей. Но долго так продолжаться не могло. Мы поняли, что без денег ничего нельзя будет сделать. А тут через юриста Совинформбюро подвернулось предложение об обмене нашей маленькой комнаты на две (одна двадцать пять метров, другая, проходная, ― десять) в большой коммунальной квартире в доме 28 на Кропоткинской, в хорошем кирпичном доме. Комнаты нам очень понравились. Хозяйка попросила тридцать две тысячи, и я согласилась. А где такие деньги взять? Приняла решение, очень огорчившее Ваню, ― продать дачу, но другого выхода не было, и он вынужден был согласиться. Покупатель на нашу дачу нашелся быстро ― из-за спешки я запросила всего лишь сто тысяч (по тем временам, когда мешок картошки стоил тысячу рублей, а буханка хлеба сто ― это было дешево), а сторговались на девяносто. Сделку оформили мгновенно: покупал дачу какой-то военный летчик, и все шли ему навстречу. Посреднику за оформление обмена пришлось заплатить семь тысяч, за переезд ― тысячу, купили кое-какую мебель, Ване костюм за десять тысяч, мне ― юбку и трикотажную кофточку, дали маме на ремонт крыши в Бирюлево ... и уже через месяц от кучинской дачи остались лишь воспоминания. Но огромное окно в большой комнате, высокие потолки и непривычный простор радовали нас несказанно.

Переезд состоялся в декабре 1945 года. Ваню в тот день неожиданно вызвали в ЦК партии, что, впрочем, нас не удивило: документы о его назначении директором издательства давно лежали там для утверждения. Вернулся он в нашу новую квартиру поздно и молча опустился на стул. Я сразу увидела ― расстроен донельзя.

― Что случилось?

― Он подложил мне ужасную свинью.

― Кто, почему, какую свинью?

― Представь себе, Суворов, вместо представления на утверждение меня директором издательства, провел решение о назначении меня заместителем заведующего отделом науки ЦК.

― Как, без согласования с тобой?

― Вот именно! Он знал, что я откажусь, что я не люблю аппаратной работы, что хочу заниматься наукой и издавать научную литературу, потому что это дело конкретное! А теперь все рухнуло!

Я стала утешать его:

― Но это почетная работа, а наукой ты сможешь заниматься и там.

― Он тоже мне об этом твердит, но я-то понимаю, чем буду заниматься, как буду по горло занят, работать по ночам. Мы оба с тобой там побывали, знаем, что такое работа в аппарате!

Талантливый студент, он уже на третьем курсе участвовал в создании учебника Михельсона по физике. Был оставлен в аспирантуре, однако вскоре был вынужден оставить ее, чтобы зарабатывать средства для содержания жены и ребенка. Став редактором физической литературы в Гостехтеориздате (например, одна из книг Ландау вышла под его редакцией), сочетал эту работу с преподаванием физики в Институте имени К. Либкнехта. Перед войной он уже был старшим редактором издательства и доцентом института. Сдал кандидатский минимум и написал диссертацию на физико-математическую тему «Поляризация электрона», которая была одобрена кафедрой и представлена к защите. Но началась война. О незащищенной диссертации Ваня не жалел, он теперь хотел написать другую ― философскую, которую задумал, находясь на фронте. Претворение этого замысла в жизнь теперь явно отодвигалось.

Начались ежедневные ночные бдения в ЦК «на всякий случай» ― товарищ Сталин не спит! ― и сразу обострились проблемы со здоровьем. Мы относили их на счет дистрофии, перенесенной во время голодания на Волховском фронте. Но однажды на работе с Ваней случился обморок, и выяснилось, что у него тяжелая ― третья ― стадия гипертонии.

И все же радости было больше, чем печали. Новое, более удобное жилье, большее материальное обеспечение, распределитель, кремлевская столовая, которой Ваня, кстати, старался не пользоваться и поручил мне вместо его обедов получать «сухие пайки». По субботам мы отправлялись с детьми в Дом отдыха ЦК. С полного моего согласия Ваня решил взять Сережу в нашу семью: Лена жаловалась, что не справляется с ним, а посещать их по вечерам, как раньше, он уже не мог, так как приходил из ЦК в три часа ночи. Лена согласилась поселить Сережу у нас, но с условием, что он останется в той же школе, хотя мальчику теперь предстояло добираться до нее на автобусе. Сереже было девять лет с небольшим, я боялась вначале за него, провожала, но потом убедилась, что мальчик он осторожный и пассажир умелый.