Пьер Птифис - Поль Верлен Страница 92

Окрепнув и получив немного денег, к 15 июня 1885 года он вернулся в Париж[501] и сразу взялся за поиски нового жилья. Будучи стесненным в средствах, он снял очень скромную квартирку, но считал этот вариант временным. Гостиница «Миди», где он в результате оказался, располагалась в тупике Сен-Франсуа в одном из беднейших кварталов 12-го округа. Внутреннее «убранство» также не отличалось роскошью. На одном конце улицы был тупик, заваленный металлоломом, старыми ручными тележками и прочим хламом, на другом конце улица пересекалась с путепроводом Венсенской железной дороги. Здесь, среди постоянного крика и грязи, жил бедный рабочий люд.

Также квартал служил пристанищем для нуждающихся многодетных семей, ремесленников из предместья Сен-Антуан, находившегося неподалеку, старьевщиков и попрошаек. Постояльцами гостиницы были служащие, пенсионеры, отбросы общества. К последним относились каноник отец Юльмо, лишенный сана по обвинению в безнравственном поведении, человек очень эрудированный и ставший впоследствии прототипом Жерома Коньяра у Анатоля Франса; делец по имени Гадо, замешанный в каких-то махинациях; один гасконец, который, несмотря на свое бедственное положение, умудрялся сохранять веселый нрав, свойственный его землякам, и еще несколько проституток. Как пишет Верлен, это был «всем известный дом свиданий»[502]. Квартал, достойный пера Эмиля Золя.

Жилище поэта находилось на первом этаже и представляло собой комнатушку с покрытыми плесенью обоями и земляным полом — никакого паркета или кафеля. Свет проникал через зарешеченное окно. Гость проходил через буфет, а затем шел в глубь дома по узкому коридору и только тогда попадал в эту комнатку. Вся обстановка состояла из кровати, маленького столика, двух стульев, печки и шкафа. Верлен внезапно оказался в самом нищенском положении. На камине, над которым все же висело зеркало, остаток былой роскоши, он расставил свои сокровища: две отцовские шпаги, его же портрет, литографию матери в тридцатилетием возрасте, распятие из церкви св. Жери, портрет Люсьена и т. д.

Обедал Верлен здесь же. Официант, по распоряжению г-на Огюста Шози, владельца гостиницы, приносил ему еду в комнату. У владельца, овернца по происхождению, было пятеро детей. Особенно Верлену запомнился двенадцатилетний Перо, страшный шалун. Он описал этого «бледного, долговязого и худющего» паренька в «Воспоминаниях вдовца». То он бродит по ручью по колено в воде, то проказничает. Как-то, например, он явился в шапочке и стихаре священника, которые стащил в ризнице, мстя за выговор, полученный во время хоровых занятий.

Верлен с легкостью сошелся со всем этим рабочим людом, подмастерьями, своднями, шлюхами, пьянчугами, полицейскими. «В богеме, беспорядке, кутежах его гений расцветал», — писал Лоран Тайад[503].

14 июля в дыму петард, римских свечей и огненных колес вся ребятня во славу щедрости Поля топала ногами и орала во все горло: «Да здравствует г-н Верлен! Да здравствует Республика![504]» В этот день к нему пришел Эрнест Рей-но и заставил его танцевать, или скорее подпрыгивать на одной ноге, а потом вальсировать с огненно-рыжей девицей, снимавшей комнату в том же отеле, о чем она, через некоторое время попав в участок, напомнит все тому же Эрнесту Рейно, но теперь уже комиссару полиции[505]. Чуть позже Верлен станет свидетелем ссоры между этой девицей и ее любовником, которого она встретила с другой женщиной. Сцена происходит на улице:

— Я не хочу, чтобы две скотины меня дурачили! Я сматываюсь!

— Жаль, — неожиданно для себя отреагировал Поль.

Но пока он был еще достаточно осмотрителен.

Неудивительно, что сильная влажность в комнате, а также неумеренное употребление аперитивов в баре у Шози, разумеется в долг, повлекли резкое обострение ревматизма, к тому же наследственного. Левое колено перестало сгибаться. Врач Луи Жюльен, брат Жана Жюльена, редактора журнала «Искусство и критика», осмотрел больного и поставил диагноз: гидроартроз коленного сустава. Но назначенное лечение не помогало. Вскоре больной, с шиной на ноге, оказался прикован к постели.

К моменту возвращения Верлена в Париж там появляется новое литературное течение, которое можно было бы назвать «преддекадентством». Два молодых поэта из группы «Лютеция», Габриэль Викер, 37 лет, автор «Бресских эмалей», и Анри Боклер, 25 лет, автор «Вечной песни», в мае 1885 года опубликовали в издательстве «Лион Ванне» сборник пастишей, многие из которых печатались еще в «Лютеции» под названием «Упадочность — декадентские стихи Адоре Флупета». Успех первого издания был столь велик, что к концу июня подготовили второе издание, дополненное выдуманной биографией Адоре Флупета, написанной «Морисом Тапора, первоклассным декадентствующим аптекарем». Подобно тому, как в 1866 году парнасцы опубликовали «Современный Парнас», порвав с наследием прошлых поколений, поэты новой школы, базирующейся на таких понятиях, как Мечта и Символ, обращаются к форме извращенного невроза и изъясняются изощренно, странно и изысканно.

Аптекарь Тапора рассказывает, как в одном кафе он представил Адоре Флупету, этому прототипу декадента, издателя Вонье (вместо Ванье), вместе с Этьеном Макраме (Малларме), Салатом (Лораном Тайадом), Псориазом (Мореасом) и Поленом (Верленом). Это была милая шутка, без тени агрессии. Все узнали Верлена в «Скерцо второй части Симфонии ля минор» поэта Полено:

Жестокая же страсть ушлаЛишь потому, что дверь отверста.Да, зелена и не безвестнаВ те дни моя душа была!

А виноват, твердят, абсент,С которым рюмку пропускаетНетрезвый волхв — да-да! — в обедВ честь Девы Пресвятой, бывает[506].

Поль Верлен был счастлив, что молодое поколение вспомнило о нем. Пусть его и обозвали Поленом — десять лет для литературы это целое столетие. Разве мог он после этого не поощрять поэтов новой волны, превозносивших его до небес? «На вертикальной оси литературной координатной плоскости, низ которой тонет в море Банальности, а верх теряется в дымке Неправдоподобия, Поль Верлен занимает одно из высочайших положений», — пишет Монстрай (Трезеник и Раль) в очерке «О каждом понемногу» в «Лютеции» от 5 июля 1885 года.

В глубине души он соглашался с Полем Бурдом, который во «Времени» от 6 августа 1885 года ясно и иронично рассуждал о феномене декадентства, называя его последним маленьким цветком романтизма, «болезненным и странным цветком, увядающим на ухоженной клумбе». Так пусть же он цветет среди сорняков натурализма. Кто знает, может, в поэтическом жаргоне этих молодых горячих голов возродится чистая Французская Поэзия.