Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943 - Вера Павловна Фролова Страница 91

И все оттого, что наши идут,

Что скоро будут тут,

Что скоро будут тут!

Что-то за последние недели на меня свалилось песенное настроение. Странно, странно…

22 февраля

Понедельник

Господи, как тоскливо и муторно на душе! Как все надоело и осточертело! И когда это все кончится, и кончится ли? Я так ждала воскресенья, так ждала своего похода в Брондау, молилась, чтобы не было дождя, чтобы ничего не помешало мне побывать там.

И вначале все вроде бы складывалось удачно – день стоял отменный: легкий морозец, безветрие, неяркое, словно подернутое туманной пеленой солнце. Шмидт был в настроении и выдал мне «аусвайс» без обычных наставлений и нотаций. И Вера меня уже ждала, мы летели с ней в Брондау, словно на крыльях. А пришли и… Сейчас я уверена, что вся эта гнусность была подстроена Аделькой специально.

Что же это за Брондау? При входе в женский барак сразу раздается многоголосый говор. Каждая обитательница занята своим делом – кто лежит на нарах, укрывшись с головой одеялом – а двухэтажные нары установлены здесь подряд – от стены до стены, – кто шьет, кто пишет письма, кто вяжет. На некоторых кроватях рядом с девчонками пристроились парни, и оттуда доносятся визг и хохот. На верхних нарах несколько девчонок, видимо, гадают, с той стороны раздается монотонное: «Веришь – не веришь?»

Аделька лежала под одеялом на своей персональной кровати в ночной сорочке. При виде нас вскочила: «И Вася с вами? Почему же он не пришел?!» Ну и видок! Невольно сравнила ее с ободранной кошкой.

Она повернула голову к соседним нарам, неожиданно выругалась длинно и витиевато: «Туды-твою, растуды! Не видите что ли, что к нам гости пожаловали… Принесите табуретки!»

Я удивленно посмотрела на Веру, та с растерянной усмешкой пожала плечами: мол, не обращай внимания – Аделя хандрит, – здесь это в порядке вещей.

Между тем Аделька, натянув юбку и кофту, достала из чемодана альбом, принялась показывать фотокарточки. Среди них много фотографий немецких солдат, как она объяснила – все ее «либлинги» в разное время. К каждому портретному снимку давалась циничная, смачная характеристика тех или иных мужских качеств и способностей, и все это вперемежку с отборным матом. На соседних и дальних нарах девчонки и парни одобрительно посмеивались, чем распаляли Адельку еще больше. Она разошлась окончательно, ввертывала такие словечки, которые, наверное, постеснялся бы произнести самый отпетый матюжник.

Почему я не ушла сразу, немедленно? О, это гнусное, гадливенькое, низменное чувство «стадности», боязнь показаться среди всех остальных этакой «белой вороной»! Я росла и воспитывалась не в институте благородных девиц, приходилось слышать всякое – но чтобы девчонки, мои сверстницы – могли вот так?! Где же жили они?

Я страшно, до дурноты боялась, что войдут сейчас те ребята – Николай, Сергей и Иван – и все это услышат. Ведь знают же, что мы будем ожидать их в женском бараке.

И они вошли, оживленные, свежие. Поздоровались. Сели. Завели какой-то разговор. Аделя вначале вроде немного поутихла, а потом закатила настоящую истерику. Николай заметил на полу, возле ее ног, фотографию какого-то фрица, поднял и, взглянув мельком на портрет, как-то брезгливо, двумя пальцами подвинул ее к Адельке. Вот тут-то она и показала себя во всей «красе». Принялась рвать подряд все карточки, при этом опять материлась несусветно. Некоторые ее прислужницы-холопки бросились успокаивать, уговаривать ее, но эта шлюха даже не слушала их. Истеричным голосом она требовала то сигареты, то спички, отпихивала от себя девчонок, угрожала вечером расправиться с ребятами. Те, усмехаясь недобро, вышли. Поднялись следом и мы с Верой.

На улице я наконец-то вздохнула с облегчением. Ну и ну! Ну и дела!

– Не обращайте внимания на эту психопатку, – сказал Сергей, а Николай попытался шутливо взять меня и Веру под руки:

– Пойдемте наверх, к украинкам. Там у них патефон есть, пластинки вроде бы неплохие… Куда вы торопитесь? Еще ведь рано! У нас впереди целых три часа свободных.

Но не было уже никакой охоты ни слушать музыку, ни разговаривать с кем-либо – до такой степени все в душе было изгажено и опоганено. Колесник с Сергеем немного проводили нас. Николай выглядел расстроенным – но что я могла поделать?

– Коля, а как же «Воскресение»? – вспомнила я, когда они уже отошли от нас. – Ведь вы обещали.

– «Воскресение» я постараюсь принести в следующее воскресенье, – невесело скаламбурил он, и у меня сразу отлегло от сердца. Придет. Значит, придет.

У Веры я не осталась, сразу пошла домой. А там – полно народу – маминых «клиентов», и швейная машинка стрекочет, как оглашенная. Да, я забыла сказать, что в субботу мы тоже получили от Шмидта «шмотки» (бангеровская «братва» уже давно щеголяет в «обновках») – грубые, грязно-зеленого цвета платья для женщин и такие же штаны и рубашки для мужчин. Кроме того, пан привез из города (он ездил туда с Михаилом) большой узел поношенного немецкого тряпья, из которого, по нашей бедности, тоже можно что-нибудь смастерить… Вот мамина старенькая машинка «Зингер» и надрывается, строчит сегодня целый день. Миша уже напялил на себя отреставрированную рубашку – мама обновила на ней ворот и рукава – и то и дело посматривает на себя искоса в зеркало. Теперь она занята брюками для Леонида – лицует их. На очереди – Василий, с доставшимся ему при дележке тряпья пиджаком – тоже надо его модернизировать: то ли ушить, то ли расшить. А тут еще два Ивана пожаловали – Малой и Болевский, за ними Михаил от Бангера – также просят в чем-то помочь им. Словом, сейчас моя «Ана» – главная фигура в нашей округе.

В узле оказались четыре женских платья. Но так как они слишком узки и маме с Симой не подошли, то и достались нам с Ниной. Мне платья как раз впору, а для Нинки Сима сейчас переделывает – что-то ушивает, что-то укорачивает.

Мама приглядела еще для меня широченные и длиннющие, какого-то неимоверного размера, серые габардиновые брюки, из которых, по ее мнению, выйдет отличный летний костюмчик. Никто из наших мужчин на эти гигантские панталоны не претендует (каждый буквально «утонет» в них).

Разумеется, все это пожертвованное «восточникам» тряпье стоит марок, да притом немалых. Шмидт объявил, что он намерен удерживать плату частями, так что теперь наши «получки» на долгие месяцы, видимо, вообще будут чисто «символическими».

Сегодня же я эти брюки распорола и выстирала. Когда завтра проглажу швы – станет видно, что